Александр Николаев - Так это было

Переступая с ноги на ногу, я не знал, что предпринять.

— Знаете что? Я уйду от вас… Так вам будет легче.

Бросив очищенную картошку в кастрюлю, женщина подняла голову и посмотрела на меня уже менее сурово:

— Зачем? Не вы, так другой!.. Какая разница?

Но горе нахлынуло на несчастную. Она уронила голову на стол и зарыдала, сотрясаясь всем телом. У девочки на глазах тоже выступили слезы. Она протянула худенькую ручонку через стол и погладила голову матери.

Внезапно женщина подняла голову и гневно посмотрела на меня.

— За что? — крикнула она срывающимся голосом. — За что?!.. Я вас спрашиваю!

Я старался утешить её. Мне казалось, что можно найти какие-то нужные слова, но я не находил их и повторял лишь затасканные фразы об общем горе, о войне.

Женщина поднялась и, не выпуская ножа, подошла вплотную. Я ожидал, что она меня ударит или плюнет в лицо. Что ж, мы заслужили это…

— Это — война? — гневно наступала она. — Прийти ночью и убить человека ни за что — это — война?.. Это — бандитизм! Слышите? И все вы — бандиты!..

Я был согласен с нею. Да, мы все — бандиты… Но разве бандитизм не стал уже всеми восхваляемой традицией? Разве до войны действовали иначе? Разве раскулачивание и все репрессии не были бандитизмом?

В этот момент мне хотелось многое сказать этой женщине. Например, как однажды, тоже ночью, лихо явилось к нам в дом и увело моего отца и еще многих людей, и тоже ни за что. Их не убили сразу — их замучили… Думая так, я чувствовал, как жалость во мне уже вытесняет злоба.

— Вы только теперь это заметили? — спросил я даже с насмешкой. — Когда беда нагрянула к вам в дом? А раньше?

Это было не по-христиански, но я уже не мог владеть собою.

Что-то изменилось в глазах женщины. Она смотрела на меня изумленно, но без ненависти, и я понял, что это и есть как раз те нужные слова, которые я так долго искал.

— Вы, наверное, — учительница?.. Так или не так?

Она кивком головы подтвердила мое предположение.

— Так вспомните, что вы говорили на уроках детям… Вспомните Павлика Морозова!.. Вы!.. Все мы… Прославляли бандитизм! Слышите? А теперь!

Я уже забыл всякую осторожность. Спохватившись, сразу умолк, прошел к топчану, взял винтовку, сумку со стеганкой и направился было к выходу.

— Постойте! — остановила меня женщина тихо, но властно.

Она подошла ко мне, когда я взялся уже за дверную скобу.

— Стойте, — повторила она. — Вы, может быть, — порядочный человек, а только вы с ними… Я не могу на ваших смотреть спокойно… Вы сами понимаете… У нас такое горе!

Две крупные слезы медленно сползали по её щекам, но она быстро овладела собою.

— Знаете что? Вы не говорите обо всем этом… никому… Ради Тани вот… Мне уж все равно…

Перед женщиной стоял давно не бритый, заросший густой щетиной, с взъерошенными волосами партизан в залатанных штанах и разных ботинках. Она вправе была опасаться этого человека, хотя после всего сказанного какая-то искра доверия пробежала между нами. Я посмотрел на неё с улыбкой:

— Как ваше имя и отчество?

Женщина вздохнула, припоминая что-то далекое, давно ушедшее:

— Дети звали меня Татьяной Михайловной.

— Так вот, Татьяна Михайловна, — успокоил я её, слегка дотронувшись до её плеча. — Вы напрасно опасаетесь… Есть разные люди среди нас. Ничего плохого я вам не сделаю.

Уже открывая дверь, я добавил:

— Вам лучше бы уехать куда-нибудь отсюда… Подумайте…

А в правлении собралось большинство гарнизона. Праздновали успех возвратившейся команды нашего отряда, подорвавшей или подстрелившей немецкую штабную машину на Варшавке. Гонец уже поскакал в штаб отряда, а четверо из команды оставались здесь. Каждый излагал происшедшее по-своему, приписывая успех операции своей хитрости и героизму. Каждому вновь прибывшему давали отведать немного трофейного шнапсу. На столе лежало несколько пачек немецких сигарет. Все были навеселе. Вскоре женщины принесли в больших немецких бачках ужин, еще более обильный и вкусный, чем в лесу. Вдобавок к шнапсу откуда-то появилась четверть самогона. Соболев выпил сразу полный стакан и попросил еще. Я от самогона отказался, сказав, что нужно заступать на дежурство. Наскоро поев свежей картошки с бараниной, вышел из правления. В коридоре меня догнал Соболев. Он был уже сильно пьян.

— Ты того, — поучал он меня заплетающимся языком, — с той бабой — осторожно… Мужика её кокнули наши хлопцы недавно… Пропаганду, говорят, вел… Понимаешь?

— Что ж тут не понимать? — сердито бросил я ему. — Убить легко… Дурацкое дело не хитрое!

По улице, навстречу мне, шел незнакомый партизан, неся винтовку, как дубинку, прикладом вперед.

— Сменили вас? — спросил я.

— Кой хрен сменили, — отмахнулся он. — Сам сменился… Жрать захотел.

— Значит на посту нет никого?

— Никого, — добродушно согласился он. — Да и кто сейчас придет?

Я ничего не ответил и двинулся дальше.

Вот они какие, «народные мстители»! Воровать кур — на это они мастера! А вот охранять деревню? С таким воинством можно спать спокойно… Одного отделения немцев достаточно, чтобы перебить нас всех. Жрать захотелось — он и ушел!

Свернув у насыпи вправо, я двинулся узкой тропинкой и у старого дуба без труда отыскал пулеметное гнездо. Поднялся выше по склону насыпи. В небольшом углублении на перевернутом ящике сидел односельчанин или родственник Нозика по фамилии Вишняк. Немного в стороне, упираясь ножками в шпалу, стоял пулемет Дегтярева с задранным кверху стволом. На фронте мы устанавливали пулеметы так, чтобы бить по авиации.

Молодой кудрявый парень обрадовался моему приходу. Он, наверное, тоже проголодался.

— Противовоздушную оборону заняли? — спросил я насмешливо.

— Да нет, — смутился Вишняк.

— Какой же дурак устанавливал так пулемет?

Вишняк поднялся на одно колено и прижал приклад пулемета к плечу.

— Видишь, вся местность как на ладони, — самодовольно похвастался он, приглашая меня жестом посмотреть в прицел.

— Как на ладони? А немцы что — слепые? За километр тебя здесь видно! А мертвое пространство? У вас же тут двести метров мертвого пространства!

Парень в армии, наверное, не был, и мои доводы ему казались китайской головоломкой. Я рассердился еще больше, когда узнал, что впереди нет никакого дозора. Вся охрана села с этой стороны покоится на часовом, который жрет сейчас в столовой баранину, да на этом пулемете, из которого можно бить, если он исправно действует, только по дальним целям.

Из-за облаков на горизонте на миг показалось солнце и тотчас же начало скрываться за лесом. Дальнейшая перебранка с Вишняком не имела никакого смысла. Попрощавшись, я уселся на его место и время от времени начал посматривать в сторону леса, куда уходила дорога к Глусску, в котором размешался немецкий гарнизон и полиция.