Александр Николаев - Так это было

Автор книги «Россия в XIX веке» говорит дальше, что:

«Эпоха 60-х годов, проникнутая гуманными и либеральными стремлениями, разрушила мрачное и жестокое царство старого „суда“ и создала на месте его „суд скорый, правый, милостивый, равный для всех“».

Все это верно. Но если сделать скидку на утряску, на обточку деталей новой судебной машины, то можно прийти к выводу, что справедливый, гуманный суд на Руси действовал не более сорока лет. Срок, конечно, продолжительный, но недостаточный, чтобы человек мог избавиться от поселившегося в нем векового страха. Таким образом, пришедшие к власти большевики запустили свои когти в еще не зажившие раны.

Для удержания власти ленинский кагал постепенно ввел в свою систему самое худшее из средневековья, сдобрив все это новой приправой.

Исключая деспотов, большинство помещиков обязаны были все-таки кормить своих крепостных. Советская власть решила не утруждать себя такими предрассудками.

Нормальный помещик имел право (уже по закону 1846 г.) за некоторые проступки отправлять своих крепостных в «смирительные дома» на срок от двух недель до трех месяцев. При Сталине голодным крепостным за сбор колосьев на убранном поле давали минимум два года лагерей. Для людей с не совсем пролетарской биографией срок лагерей подскакивал до десяти лет.

Иван Грозный не располагал современными техническими возможностями, чтобы воспитывать детей на примере Павлика Морозова и извергать мощные водопады пропаганды на головы населения. Лживая, аморальная пропаганда коммунистов наравне с террором явилась основой их власти с первых же дней её существования.

Сталин однажды произнес фразу, которая объясняет все его самодурство: «Нет плохих тракторов — есть плохие трактористы». Такой подход ко всему сделал Сталина в его собственных глазах более непогрешимым, чем глава католической церкви. «Вся рота шагает не в ногу — один поручик шагает в ногу». Это сумасбродное правило он распространил на все.

Нет безалаберно устроенных колхозов — есть нерадивые колхозники и вредители!

Нет несуразно поставленной из-за партийной бюрократии промышленности и торговли — есть плохие директора, инженеры, рабочие и, конечно, саботажники и вредители!

Нет абсурдно составленных стратегических планов, обезглавленной армии, никудышных подхалимов-наркомов — есть предатели всех чинов и рангов!

Даже А. И. Солженицын в одной из книг выражает удивление, почему, дескать, во время арестов люди не сопротивлялись?

СОПРОТИВЛЯЛИСЬ! Но всякое одиночное или мелкими группами сопротивление (в первой части книги я привел случай сопротивления власти во время коллективизации) давало повод для еще большего террора. Для того-то и подстроено было убийство Кирова! Для того-то во время допросов палачи-следователи и вымогали у своих жертв признания в подготовке террористических актов!

Излишне напоминать, что для организованного сопротивления необходим какой-то минимум свободы, чтобы люди могли объединиться. Такой «роскоши» советская власть с первых же дней постаралась лишить народ.

И дело здесь не только в своеобразном воспитании, типичном для псевдосоветской страны. Чрезмерной жестокостью можно поставить на колени народ любой большой страны, имеющей необходимые природные ресурсы, чтобы жить независимо от других.

Почему в Испании робкие выступления против диктатуры начались только в последние годы, хотя даже в самый мрачный период режим Франко был куда слабее сталинского?.. А ведь из франкистской Испании можно было, если не свободно, то легко, уехать в другую страну! А ведь климат Испании позволяет круглый год скрываться где-нибудь в горах, и испанцы не страдают психозом доносов!..

Да зачем искать примеры в чужих землях, если их сколько угодно в своей стране?

Возможны ли были при сталинском режиме Солженицын, диссиденты, эмиграция?

Да, в сознании подсоветских людей был и есть проснувшийся и усилившийся вековой страх , но не перед опасностью , а перед бессилием защищаться! Это чувство достаточно точно выражено в повести «Дикий мед» Л. Первомайского:

«Он остановился, почувствовав свое бессилие перед неистовством слепой стихии, которая не только не хочет, но и не может считаться с ним из-за своей силы и слепоты».

Вот именно, СЛЕПАЯ СИЛА на протяжении десятилетий сделала людей реалистами… Стиснув зубы, зная бесполезность сопротивления, люди в большинстве своем, с видимым покорством отдавали себя в руки палачей или нехотя выполняли прихоти «отца народов» и его подручных. Но когда появилась возможность — сотни тысяч иванов евтеевых взялись за оружие. Их было бы десятки миллионов, если бы…

После поражения Германии Сталин (см. советские журналы за 62–63 гг.) запретил расследование по делу фюрера. Еще бы! Бесноватый Гитлер спас и своего союзника, и его тиранию. И не вешать следовало приспешников Гитлера, но награждать их и давать им высокие должности.

Разными путями пришли люди в добровольческие части, многие из которых потом (слишком поздно) вошли в состав Русской Освободительной Армии.

Меня взяли в плен солдаты батальона «Березина». Как в сцене одного из советских фильмов, мне отрезали пуговицы от штанов, и я должен был их поддерживать, чтобы они не сползли. По мнению командира взвода, наступавшего по ржаному полю, такая предосторожность была вполне достаточной.

Подошедший полицай хотел было дать мне пинка, но солдаты отогнали его и он, выругавшись, побрел к своим, столпившимся у мельницы.

На поляне, где собрались солдаты, принимавшие участие в наступлении, уже спускались сумерки. Подъехало два крытых грузовика. Со стороны мельницы после ухода оттуда полицаев начали постреливать. Один из хлопцев подполз совсем близко и бил из автомата очередями в два-три патрона в нашу сторону. Он явно не учитывал рельефа местности. Пули попадали лишь в вершины сосен. Сбитые веточки и хвоя медленно падали на стоявших внизу.

Чтобы утихомирить автоматчика, немецкий унтер-офицер вытянул из грузовика трофейный пулемет Дегтярева, пригибаясь, выдвинулся немного вперед и дал длинную очередь с рассеиванием. Стрельба затихла и на ржаном поле и у мельницы. Меня втолкнули в грузовик, и мы поехали.

По прибытии в Глусск нас со стариком, взятым полицейскими, посадили в какую-то кладовку. В темноте я нащупал, примеченную раньше при свете фонаря конвоиров, кучу мешков и разного тряпья. Расстелив в углу два мешка, я принялся готовить из тряпок пояс для штанов. А дед беспокойно ходил по кладовке, бормоча: «Вот беда, так беда!»

— Да какая же у вас особенная беда? — не выдержал я. — Меня вот тоже взяли в бою… Могли убить…