Александр Николаев - Так это было

Вчера у Ткаченко устроили вечеринку. Были русские женщины из госпиталя. Много пели русские и украинские песни. Хозяин проиграл на патефоне пластинку, выпущенную здесь, в эмиграции: «Занесло тебя снегом, Россия…» Песня всем понравилась. Пластинку проиграли несколько раз.

Две женщины решили не возвращаться в госпиталь, а бежать в маки или пробираться в Швейцарию. Я их отговаривал. Зачем пускаться в такую авантюру, если скоро здесь будут американцы? Хотя сейчас трудно что-либо советовать. На месте этих женщин я бы пришвартовался на какую-нибудь ферму, чтобы переждать непогоду. На фермах работы много. Это мы знаем. Одному крестьянину мы помогли нагрузить повозку сеном, так он нас и накормил и деньги предлагал.

А в последнюю поездку на фронт мы забрели поздно вечером на одну ферму. Ворота были раскрыты. Собак на этой ферме не было, или они дрыхли где-нибудь. Мы приблизились к дому. Ставни окон были закрыты, но сквозь неплотно притворенную дверь проникала узкая полоска света и доносились голоса. Потом разговор стих и послышались позывные английской радиостанции. Началась передача сообщения. Поглощенные слушанием, никто из семьи фермера не услышал звука открываемой двери. Увидев нас, все так испугались, что даже не выключили радиоприемника. Я их успокоил. А когда произнес: «Вив ля Франс» (Да здравствует Франция!) — лица всех посветлели. В первые минуты нас приняли за парашютистов. Я объяснил им, кто мы такие, и сказал, что они могут слушать радио сколько угодно. Доносить мы не будем.

Нас хорошо накормили в этом доме и оставили на ночлег.

Вдвоем с Берестовым на попутных машинах ездили в Париж в штаб командующего Восточных войск. Ничего не узнали о судьбе русских батальонов. После покушения на Гитлера там появилось много новых офицеров.

В штабе армии тоже куда-то исчезли два генерала и некоторые крупные офицеры. Говорят, что они принимали участие в заговоре.

В армии теперь введено приветствие по-римски. Кое-кого это новшество забавляет.

В столице Франции пока тихо, но некоторые учреждения готовятся к эвакуации.

На обратном пути около Шартра мы сбились с дороги и чуть было не попали к американцам. Какое-то чувство подсказывало мне — не оставаться на ночлег в этом поселке. Правильно сделали. На дороге нас задержали немецкие патрули и доставили в штаб военной жандармерии. Там проверили наши документы, накормили и оставили ночевать. Утром узнали, что во вчерашнем населенном пункте уже американцы.

В штабе Восточных войск нам сказали, что наша часть в скором времени оставит Лё Ман. Не знаю, успеем ли мы туда вернуться или встретимся со своими в пути. Если не найдем своих — вернемся в Париж.

На повозках, на старинных кабриолетах, на велосипедах, реквизированных у жителей, а большей частью — пешим порядком по всем дорогам ползет отступающая армия в сторону Германии. Ничего грозного у этого войска уже нет, и осмелевшая толпа иногда нам улюлюкает, свистит вслед.

Нам — все равно, а тем немцам, что пришли сюда победителями — несомненно, стыдно.

Движутся отступающие части главным образом ночью. Днем, взрывая кое-где уцелевшие мосты, отступают арьергардные заслоны да полевая жандармерия.

Мы потратили почти неделю, чтобы добраться до Парижа. Еще в пути получили приказ: мне, Карлову и капитану Устинову надлежало из Парижа отбыть в распоряжение русских батальонов, действующих на юге Франции. Мне было жалко оставлять Берестова и других приятелей по Бобруйску. И на юг не хочется ехать.

К счастью, пока двигались к Парижу — обстановка на юге изменилась. Теперь ждем дальнейших указаний. Слоняемся по городу, где тоже начинают действовать силы сопротивления. Даже вчерашние сотрудники немцев, тайные сотрудники Гестапо, готовят повязки на рукава, чистят пистолеты.

Как бы то ни было, под начальством Карлова служить не буду. Это может плохо кончиться для него. Он мне более противен, чем когда-то был Матюшкин. Говорят, что во время отступления из города Лё Ман он избил одного крестьянина за то, что тот отказался дать овса для лошади. Карлов повторил несколько раз слово «пуркуа?» и каждый раз бил человека по лицу. Его утихомирил Устинов.

Уверен, что наша служба с таким ублюдком продлится не долго. Он получит сполна и за убийство евреев в Минске, и за сожженное село под Рудобелкой и за глумление над этим крестьянином.

Впрочем, вполне возможен и другой выход из положения. Последнее время мое здоровье ухудшилось. Чувствую острые боли в желудке. Завтра иду в немецкий госпиталь, если он еще не эвакуировался.

Вчера встретил Бородина из команды Зеленовского. Он не скрывает, что хочет перейти к американцам. Показывал мне документы… полковника Янецкого. По его словам, они с товарищем его убили. Документы полковника они передадут или американцам или даже русским, чтобы вымолить себе прощение…

Вряд ли это поможет.

Ничего не скажешь: верными людьми себя окружил несчастный полковник. Жаль, что Зеленовский вовремя куда-то исчез. Иначе и его постигла бы такая же участь.

А война подходит к концу. На востоке советские войска уже проникли в Польшу. Для создания Освободительной армии все сроки прошли. Чуда не совершилось и вряд ли оно совершится. Если удастся руководителям сделать что-либо в Германии — будет уже слишком поздно.

Гитлер погубил и свою страну, и нашу свободу.

На этом кончаются записи тех бурных лет.

Всем, кто находился в очаге сражений на полях «Старой доброй Франции», стало ясно тогда — в чьих руках находится когда-то могущественная армия «Третьей империи» и какие последствия следует ожидать. Страна, давшая миру Бетховена, Гёте, Канта, выбросила напоследок из тайников своих недр и бесноватого фюрера. Как будто огромный круг в развитии человеческого общества, начавшийся с гомо сапиенс, замыкался им же.

Все остальное явилось лишь медленной, заранее предначертанной агонией с её отдельными вспышками, которые не могли уже предотвратить фатального конца.

Там на высотах у Авранша, в дыму и смраде горевшей стали, как молодая трава истлели и наши мечты о земле и воле… Но только на время!.. Уже тогда сквозь мрак и дым мы различали вдали другую весну, которая пробудит к жизни увядшие поросли и в них снова зашумит желанный ветер свободы.

Потому, что «Человек не рожден для поражений… Его можно убить, но победить нельзя».

Летним солнечным днем я стою у здания Рейхстага. Огромных размеров лужайка оканчивается почти у самого подъезда. Мало что напоминает здесь о «той» весне. Да и здание имеет уже не довоенный вид. Оно модернизировано. Нет купола. Очищены от многочисленных надписей стены фасада и колонны. Заделаны выбоины от пуль и снарядов. Там, где часть облицовки вырезали для музеев, вставлены новые полосы.