Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

– Ну-ка, достаньте Машиных семечек, – говорит отец Сергий.

Как живые, представляются мне удивленные лица некоторых из тех, кому приходилось говорить, как тяжело было расставаться с родным селом.

– Что же тут жалеть? Деревня, глушь, никаких культурных развлечений…

На других лицах выражается самое искреннее сочувствие.

– И вообще-то, какая тяжелая жизнь! Горе за горем!

Унылая, беспросветная… А в молодости ведь хочется повеселиться!.. Целая серия обвинений. Тяжелая, унылая жизнь, без культурных развлечений, без проблеска веселья… Это целый обвинительный акт против бедной Острой Луки, так обездолившей своих питомцев. Но, может быть, свидетель сказал не все или судьи неправильно его поняли?

Тяжелая жизнь. Горе, утраты, всевозможные испытания размечают ее, как вехи. Но не нужно их забывать, вехи потому и заметны, что резко отличаются от окружающей их ровной поверхности, и тем заметнее, чем ровнее эта поверхность. И не обойтись здесь без фразы, ставшей банальной как раз благодаря своей бесспорности, что счастье, как и здоровье, не замечается, пока оно есть. Зато, чем полнее было счастье, тем тяжелее терять его.

В последний год своей жизни Евгения Викторовна, может быть, уже бессознательно подводя итоги этой жизни, сказала бабушке Наталье Александровне:

– Шестнадцать лет прожили мы с Сережей, и он ни разу меня даже дурой не назвал.

Разве это не значит, что, несмотря на множество острых, тяжелых испытаний, которыми была наполнена их жизнь, супруги прожили шестнадцать лет большого, чистого счастья? Такого счастья, которому могли бы только позавидовать другие, те, чья жизнь внешне сложилась гораздо более удачно.

И разве не счастливые дети, прожившие сколько-то лет в атмосфере любви и согласия? Ведь даже ссоры в период ломки характеров так болезненно действовали на них именно потому, что были необычны, что нормальным состоянием всей семьи были мир, единодушие и непринужденное веселье. Вот именно веселье, а не уныние и скука. Даже в этот, внутренне самый тяжелый период их жизни, бурные вспышки так и оставались вспышками на фоне спокойных, дружелюбных отношений, оживленных разговоров, шуток и смеха. Тем более так было в другое время. Недаром сам отец Сергий никогда не мог долго пассивно подчиняться горю, не мог видеть около себя угнетенных, опустивших руки людей. Всегда он старался подбодрить их, оживить, найти какой-нибудь выход, средства для борьбы, вызвать хоть печальную, но улыбку. Потому и о безвозвратно потерянном счастье он вспоминал не с тоской, а с благодарностью, и в самых тяжелых условиях находил возможность увидеть малейший проблеск радости, воспользоваться им независимо от того, что будет дальше. Это не легкомыслие, не себялюбивая теория: «Хоть день, да мой!» Это нормальная потребность здорового человеческого духа, для которого нет ничего противоестественнее уныния, отчаяния, недаром признаваемого христианством за один из тяжелейших грехов.

Даже постоянное беспокойство за отца в период борьбы с обновленчеством и другие подобные моменты доставляли детям счастье, доступное немногим, – счастье уважать в отце стойкого, убежденного и неподкупного борца.

Конечно, эти свойства характера могли бы проявляться не только в Острой Луке, но, возможно, ее роль была тут гораздо серьезнее, чем могло показаться с первого взгляда. Едва ли будет ошибкой признать, что причиной этой стойкой жизнерадостности в семье С-вых в значительной степени было и общение с природой.

Острая Лука располагалась в одном из прелестных уголков Среднего Поволжья, и дети с самого рождения привыкали видеть вокруг себя красоту – красоту тихую и скромную, не бьющую в глаза, но проникающую в душу, очищающую, укрепляющую. Беспрестанно меняющаяся водная ширь весной; летом и осенью цветущие луга, озера, перелески, где за каждым поворотом открывались картины, одна другой чудеснее; сверкающие белоснежные просторы зимой, – сделались для всех членов семьи необходимыми – там рассеивалось горе, там обдумывались серьезные жизненные вопросы, там складывались и крепли убеждения. Недаром, уезжая, дети проёщались с любимыми местами, как с лучшими друзьями; недаром впоследствии эти места являлись мерилом красоты. Слова «похоже на Острую Луку» являлись величайшей похвалой.

Теперь о культурных развлечениях. Главным из них, безусловно, было чтение. Правда, выбор книг в двух-трех личных библиотеках, своей и знакомых, был невелик, зато подбирались они внимательно и, за немногими исключениями, имели действительную литературную ценность. Не следует забывать, что в это время и в помине не было не только телевизоров, а даже и радиоприемников. Значит, и в городах из «культурных развлечений» оставались только малодоступные театры, да кино. Вдобавок кино заполнялось боевиками с хлесткими названиями «Женщина с миллиардами» в восьми сериях, «Вулкан любви» и т. п. И уж конечно, более полезно в культурном отношении, более интересно и даже более человечно было вместо ознакомления с авантюрами «женщины с миллиардами» посвятить эти восемь вечеров знакомству с Достоевским и Тургеневым, Диккенсом и Бичер-Стоу, Гоголем и Лермонтовым, даже с Майн Ридом и Дюма. Небольшие размеры библиотек были полезны еще и тем, что, перечитав всю художественную литературу, молодежь волей-неволей бралась за популярно-научную и специальную. А начав по необходимости, постепенно входила во вкус серьезного чтения.

Кроме того, была музыка, шахматы, катание на коньках и на лодках, купанье, длинные прогулки по лесу и лугам – каждый выбирал то, что для него было интереснее и по силам. Вместо футбола и хоккея, которыми городские ребята «культурно развлекаются» на пыльных улицах, рискуя попасть под автомашину, или на чуть-чуть менее пыльных стадионах, – лапта, горелки, шары (т. е. тот же хоккей) и множество других игр на зеленой траве, при безукоризненно чистом воздухе. Даже полевые работы, пока они не доводят до изнеможения, тоже доставляют удовольствие здоровым молодым людям.

И у каждого, начиная с отца Сергия и Юлии Гурьевны и кончая Наташей, в селе оставались друзья, с которыми трудно расстаться. Да и родные сюда нет-нет да и заглянут; не все, которые съезжались раньше, а Санечка К-ва и Наденька С-ва бывали почти каждое лето.

В Пугачев-то Надежда Евгеньевна едва ли поедет, дорога туда гораздо сложнее, чем до Острой Луки. И самим отъезжающим, по той же причине, путь в Самару теперь почти что отрезан. А ведь даже деловые поездки туда были желанны и радостны, потому что являлись одновременно и встречей с родными.

Словом, было много причин жалеть об Острой Луке, и, хотя молодежи свойственно любить перемены, они ехали со смешанным чувством ожидания и грусти, и грусть преобладала даже у них. Нечего и говорить об отце Сергии.