Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Когда отец Сергий получил распоряжение о переводе и разговаривал о нем с Сергеем Евсеевичем, он (т. е. отец Сергий) вполне искренно сказал, что архиерей не в мячики играет и что возврата быть не может. Однако ни ему, при отъезде на новое место служения, ни его близким не верилось, что все изменилось навсегда. Казалось, что-то произойдет и он опять вернется в Острую Луку. Но время шло, и все постепенно привыкли к мысли, что в жизни нет поворотов назад. Отец Сергий постоянно писал о своих делах. Для него нашли квартиру, хозяйка которой временно согласилась готовить ему обед. Сослуживцы приняли его хорошо. Потом сообщил, что доход оказался меньше, чем он предполагал. Если принять во внимание городские условия – отсутствие своего хозяйства и поступления натурой: маслом, яйцами, хлебом, шерстью, – жить, пожалуй, придется поскуднее, чем в Острой Луке.

«За неделю я получил около семидесяти рублей, – писал он, – но отец настоятель расстраиваться не велит, обещает, что зимой будет больше. Говорит: „Мы живем и вы проживете“».

Впрочем, сообщение о доходе было сделано вскользь, только для того, чтобы дать правильное представление о будущих материальных условиях. Никто из семьи не интересовался этим вопросом, когда начались переговоры о переводе, а сейчас он и вовсе не мог иметь решающего значения.

«Чем дольше я живу здесь, – писал отец Сергий спус тя еще некоторое время, – тем яснее понимаю, что все произошло вполне серьезно и нет никакого смысла тянуть с окончательным переездом. Постепенно готовьтесь нему. Я приеду за вами при первой возможности, может быть, скоро, если будет сухая осень, или по первому санному пути».

В это время мальчиков уже не было дома, они, как и намечалось раньше, учились в Спасском. Женщины перекладывали бельем застекленные иконы, посуду, укладывая в ящики книги и все вещи, без которых кое-как можно было обходиться. В промежутках между сборами ходили прощаться с близкими людьми, а девочки – еще и с любимыми местами. Изо всех сил старалась Соня запомнить облитую вечерней зарей излучину реки, кусты и песчаный противоположный берег, золотые листья, тихо опускающиеся на освещенную осенним солнцем лесную дорогу; пушистый, сверкающий снег, окутывающий молодые сосенки, гладкий, не тронутый между деревцами даже заячьими следами.

«Запишите на скрижалях сердца», – вспоминалась ей любимая фраза отца. Да, только на скрижалях сердца это и останется. Без нее никто не придет сюда вот так, зимой, и она больше не придет. С людьми, может быть, удастся еще встретиться, а этого больше никогда не увидишь. Будет другое, что, может быть, тоже станет родным, но прошлого ничто не заменит. Думать об этом все равно что сказать дорогим сейчас людям, так ласково разговаривающим с ней при последних встречах: «Для чего нам прощаться с вами, жалеть о вас? Скоро у вас будут другие друзья».

Зимний путь рано установился в этом году. Отец Сергий приехал за семьей с расчетом прожить с недельку в Острой Луке и к Николе [92]вернуться в Пугачев. Конечно, за неделю много нужно было сделать: оформить продажу дома, продать коз, разный хозяйственный инвентарь, – но в первый день он смог только разговаривать. Услышав о его приезде, заходили Сергей Евсеевич, Николай Потапович, сторож Ларивон, Маша Садчикова, Иван Ферапонович и многие другие. Кто только наведовался, чтобы поздороваться и сказать несколько слов, а кто сидел с утра до ночи, слушая рассказы хозяина и сообщая о своих новостях и заботах.

«Собор там – красота, – говорил отец Сергий, – только что отремонтирован, светлый, высокий. Даже слишком высокий, резонанс чересчур силен, слова сливаются, зато служить легко. Вот здесь, в нашей маленькой церковке, очень трудно служить, особенно в большие праздники, когда народ битком набьется. Кричишь, что есть голоса, а толку мало. А там скажешь „и во веки веков…“, а „аминь“ за тебя собор допоет.

Ну, конечно, обстановка совсем не та, что здесь. Там послушание нужно. С настоятелем отцом Александром Моченевым отношения у нас хорошие, а все-таки здесь я был хозяин, а там на втором штате: как скажет, так и делай.

Всего нас там пять человек – два священника, диакон и два псаломщика; один из них вдобавок регент. Он с настоятелем служит. Парень как будто хороший, мягкий, сговорчивый, но как регент неважный. Зовут его Михаил Васильевич. А со мной служит Димитрий Васильевич, с ним иногда трудненько приходится. Совсем еще молодой, самолюбивый, ершистый, чуть его против шерсти погладишь, так и вспыхнет, как спичка. А молчать тоже нельзя: если теперь, когда мы только начинаем вместе работать, не поправить, после труднее будет, да и у него дурные привычки укоренятся. Торопится очень за службой. И в конце, еще только „Господи, сохрани!“ – поют, а у них обоих уже шапки в руках, последние слова чуть не на ходу допевают. А скажешь – буря. Я уж немного начал приспосабливаться. Пойдем вместе с Димитрием Васильевичем домой, я и начинаю рассказывать, как у нас, бывало, в семинарии служение шло, при ректоре Боголюбском или при архимандрите Вениамине, как епископ Гурий порядка требовал. Смотришь, кое-что и намотает себе на ус. Бывает, что ненадолго, потом опять по-старому начинает действовать, но после этого уж говорить легче. А вы как с отцом Тимофеем ладите?»

Вопрос был задан не попусту. Еще в письмах отцу Сергию сообщали, что многие недовольны новым священником, отцом Тимофеем Кургаевым, сыном бывшего миссионера Афиногена Антоновича. И голос не такой, как у батюшки Сергия, и кадилом взмахивает, перекидывает его, по мнению некоторых, неблагоговейно. И со Святыми Дарами не так выходит, а в боковой двери один раз даже ризой зацепился. Конечно, с непривычки, тесно здесь очень, а все-таки батюшка Сергий не зацеплялся.

– И тон правильно не задает, – возмущался Никита Иванович Амелин, ведущий тенор, еще молодым парнем начавший ходить на спевки к отцу Сергию и на клирос.

– Вот, бывало, мы ектению за здравие и за упокой в «до-ми-соль-до» пели, а «помолитеся, оглашении, Господеви», ты, батюшка, на «ре-си-соль» переходил, и мы за тобой. А он все в одном тоне дует. И тяжело, и красоты такой нет.

– Он не переходит, вы бы перешли, а он бы подхватил за вами. Слух у него есть. Не всегда священники тон задают, чаще наоборот бывает.

Отцу Сергию пришлось проводить целую беседу на тему о том, что у каждого священника своя манера служения и обижаться на то, что отец Тимофей не похож на отца Сергия, так же нелепо, как на то, что Николай Потапович ниже ростом, чем Трофим Поликарпович, поет басом, а не тенором, как Никита Иванович. Они двадцать лет вместе прожили, привыкли, поэтому им и нравится больше служение отца Сергия, а пройдет несколько времени и отец Тимофей понравится. А если уж очень хочется что-нибудь наладить или по-старому оставить, пошли бы к отцу Тимофею да поговорили. Конечно, по-хорошему, без обиды, а в виде просьбы. Отец Тимофей человек разумный, может навстречу пойти, если с ним мирно потолковать, а то ведь, как говорится, и у воробья самолюбие есть. Тем более что он больной, нужно стараться его по пустякам не расстраивать [93].