Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

– А сухарики?

– И сухариков нет, помните, позавчера все отдали.

– Ну, пойду у Михаила Григорьевича рублевочку займу. – И идет в сторожку. Михаил Григорьевич хоть и сторож, а деньжонки у него всегда есть.

У батюшек, как и у архиерея, с деньгами тоже было негусто, особенно летом, но отец Сергий и в это первое лето, и потом ухитрялся время от времени подсунуть владыке то три, то пять рублей.

– Смотрите, владыка, деньги, – говорила мать Евдокия, открывая чайницу или поднимая стоявшую на столе тарелку.

– Это отец Сергий след оставил, – догадывался владыка. А иногда и не догадывался. Открыв какую-нибудь постоянно требовавшуюся ему книгу, он радостно говорил Косте: «Константин Сергеич, у нас, оказывается, еще деньги есть! Хоть убейте, не помню, как я их сюда заложил».

Костя, только что отвлекавший внимание владыки, чтобы он не заметил хозяйничанья отца Сергия в его вещах, и мать Евдокия, у которой гость спрашивал о состоянии архиерейских финансов, пряча улыбку, радовалась счастливой находке, а епископ Павел уже соображал, не нуждается ли кто-нибудь в экстренной помощи.

Раньше было сказано, что отцу Сергию пришлось на себе испытать, как ласковая рука владыки может быть твердой. В первый раз это коснулось не его самого, а его друга Сергея Евсеевича и приходских дел в Острой Луке, но для отца Сергия все это было сугубо свое.

Сергей Евсеевич часто приезжал в Пугачев, как будто по хозяйственным делам, а в действительности отвести душу. Чуть не всю ночь проводили друзья за разговорами, но радостного в рассказах Сергея Евсеевича было мало. Он тяжело переживал то, что новый батюшка, отец Тимофей, с легкостью ломал введенное отцом Сергием правило – присоединять из старообрядчества только после более или менее длительного испытания, когда есть уверенность, что желающие присоединиться, особенно из молодежи, делают это по убеждению, а не ради жениха или невесты. Когда этот обычай только вводился, многие восставали против него, даже устраивали отцу Сергию скандалы. Потом к нововведению привыкли, все большая часть прихожан понимала его смысл и одобряла его, и вдруг опять все насмарку!

Отец Тимофей Кургаев был неплохой убежденный священник. Он только слишком уверенно, без сомнений и рассуждений, следовал тактике своего отца, миссионера-самоучки.

Как его отец, он радовался самому факту присоединения, а дальше – будь что будет; пусть хоть сами присоединенные окажутся ни рыба ни мясо, не будут ходить ни в церковь, ни в моленную и жену или мужа сделают такими же.

Члены церковного совета и просто церковные ревнители во главе с Сергеем Евсеевичем и Иваном Ферапоновичем, не раз спорили с батюшкой – чуть не со слезами просили его придерживаться установившегося порядка, но говорить было трудно. Кроме того, что отец Тимофей непоколебимо верил в свою правоту, он еще, как больной туберкулезом, был очень раздражителен. Единомыслия не получалось, а создавалась атмосфера настороженности, холодности, почти враждебности. Сергей Евсеевич очень страдал от этого. Через два года оказалось, что это только цветочки.

Отец Тимофей умер в такое время, когда священников становилось все меньше и меньше. В свой маленький, бедный приход остролукцы с трудом нашли никому не известного отца Владимира Беляева. Скоро им пришлось убедиться, что, по терминологии, принятой ими от отца Сергия, это не пастырь, не священник, а только требо-исправитель и даже еще хуже – «наемник». Служил он торопливо, небрежно, требы совершал кое-как… С отцом Тимофеем попечители спорили о том, что полезнее для души и на что могли быть разные взгляды. Теперь же приходилось говорить о том, что ясно каждому, – о хотя бы относительном соблюдении Устава и о благоговейном совершении таинств. Но все ответы Беляева сводились к одному – не суйтесь не в свое дело!

Вдобавок здесь, в селе, была своя, почти непонятная горожанам, трудность: каковы бы ни были отношения со священником, а на исповедь нужно идти к нему, другого нет. А Сергей Евсеевич не привык отделываться общими мечтами – мол, сердился, осуждал. На исповеди он открыл отцу Владимиру все, что о нем думал, а Беляев без стеснения использовал оружие, которым настоящие священники с большой осторожностью пользовались только в крайних случаях для исправления нераскаянных грешников. Он отлучил своего противника от причастия.

Для такого глубоко верующего человека, как Сергей Евсеевич, не могло быть ничего страшнее. Он несколько раз один и с другими ходил к отцу Владимиру, просил снять отлучение, но Беляев стоял на своем. Он требовал, чтобы Сергей Евсеевич отказался от своих взглядов, изменил свое отношение к нему. Но как отказаться, как изменить? Ведь дело шло не о внешнем только – замолчать, перестать противоречить, а о внутреннем, об изменении взгляда на новые порядки, на нового духовника. А мнение если и менялось, то только к худшему. Не мог же Сергей Евсеевич солгать на исповеди.

Его заступникам, пытавшимся образумить Беляева, тот грозил той же карой. Кончилось тем, что Сергей Евсеевич поехал к епископу.

Вот тут-то отцу Сергию пришлось поволноваться. Епископ Павел вызвал Беляева для объяснений, и для разбора дела назначил авторитетную комиссию, но не отца Сергия, который в какой-то мере являлся здесь заинтересованной стороной, а Моченева и Парадоксова.

Решалась судьба многолетних трудов отца Сергия, но решалась так, что о них даже и не говорилось; стоял вопрос только о ненормально обострившихся отношениях между священником и прихожанами. Батюшки решили дело внешне правильно и беспристрастно. Они указали Беляеву на недопустимость отлучения от причастия из личных счетов. На основании их выводов епископ Павел предложил допустить Сергея Евсеевича до причастия и даже, кажется, разрешил ему в будущем обращаться, как к духовнику, к священнику одного из соседних сел. Но зато ему было строго внушено, чтобы он не вмешивался в то, что является делом совести священника.

Вынося свое решение, батюшки считали, что защищают авторитет священника в приходе, в то же время сознавая, что вот такому Беляеву не создашь авторитета, если он сам его губит. А если бы они знали, сколько вреда принесет в будущем этот Беляев! Не так много времени спустя он самовольно покинет Острую Луку ради лучшего прихода, куда «влезет» без разрешения архиерея. Покинет в такое время, когда заменить его будет некем, и после него церковь закроют.

Этого, конечно, никто не мог знать, хотя и можно было догадываться, что Беляев держится за Острую Луку только за неимением лучшего. Но что было делать? Другого все равно негде было взять, а убрав Беляева, только ускорили бы неизбежное. Даже отец Сергий, как ни глубоко переживал печали родного села, не мог подсказать ничего лучшего.