Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

– У меня дети, – возражал приезжий батюшка.

– У меня тоже дети, – отвечал отец Сергий, – потому я и имею право так говорить.

– У вас большие, а у меня маленькие… они плачут.

Отец Сергий помолчал, пересиливая волнение. Он тоже знал, что значит, когда дети плачут от голода.

– Маленькие дети плачут – тяжело. А вот когда большие заплачут!..

При их разговорах с Мишей бывало и такое… Бывало и то, что Миша забивался куда-нибудь в укромный уголок двора и плакал там.

Среди других забот и невзгод эта боль за детей, конечно, сыграла немалую роль в том, что все сильнее и сильнее белела широкая борода отца Сергия, что в сорок семь лет он выглядел шестидесятилетним.

– Вот так акробат!

Димитрий Васильевич и Анатолий Моченев стояли у входа в сарай и смеялись, глядя, как умывается Миша. Он висел вниз головой, обвив ногами поперечную балку сарая. Соня поливала ему из кружки, и он, подхватывая в пригоршни широкую струю, тщательно тер руки, чуть не по локоть покрытые глиной. Увидев гостей, он соскочил на землю и поздоровался немного смущенно, хотя смущаться было нечего. Ничего нет плохого в том, что он немного поразвлекся после тяжелой работы – он продолжал класть мазанку. Да и Димитрий Васильевич теперь не такой уж редкий гость, он приходил часто и с удовольствием разговаривал с отцом Сергием, а с Костей они стали друзьями.

Анатолий немного полюбовался на кроликов и ушел, а Димитрий Васильевич прошел в комнату. Соня, готовившаяся было собирать на стол, занялась другим делом – при Димитрии не обедали.

Прошло с полчаса или больше. Неожиданно отец Сергий вышел и сказал дочери: «Подавай обедать!»

– Папа! – Лицо Сони страдальчески сморщилось. – При Димитрии Васильевиче! Он же не будет есть наш обед!

– Делай, что тебе говорят! Надо пригреть человека, – неожиданно резко ответил отец Сергий. Соня удивленно посмотрела на него и пошла на погреб за квасом. Она не увязала вспышки отца с присутствием гостя и, приготовив все, ничего не подозревая, вошла в переднюю комнату звать к столу.

Отец Сергий что-то очень взволнованно говорил, а Димитрий Васильевич сидел лицом к двери, облокотившись на стол и подперев голову рукой. К удивлению Сони, привыкшей считать его легкомысленным и беззаботным, глаза его были полны слез.

– Он срочно уезжает, ему стало невозможно здесь жить, затаскали. Думают, молодой, поддастся, – мельком сказал отец Сергий, когда гость ушел, и добавил: – Думаю, что вам понятно, что об этом не нужно говорить.

Только много позже стало известно, что Жаров уехал к архиепископу Николаю, когда-то служившему в Пугачеве. Теперь он занимал одну из православных кафедр на юге и до сих пор сохранил доброе отношение к своему бывшему иподиакону. Еще позднее, когда отец Сергий уже умер, а Димитрий Васильевич стал отцом Димитрием, он с волнением рассказывал, что перед его отъездом отец Сергий взял с него обещание не оставлять служения Церкви. И он не только выполнил это обещание, но, став священником и настоятелем храма, иногда сознательно, а иногда, по-видимому, и бессознательно предъявлял своим сослуживцам те же требования, из-за которых они с отцом Сергием испортили друг другу столько крови. Дети отца Сергия только переглядывались и втихомолку улыбались, когда отец Димитрий рассказывал, как он борется с торопливым чтением и разговорами на клиросе, как требует, чтобы члены причта перед службой подходили к нему под благословение и как запрещает «водопой» в алтаре – даже слово это сохранил. Ему удалось добиться даже того, чего так и не смог за свое служение добиться отец Сергий и что в Пугачеве ввели уже после него: отец Димитрий запретил вносить в алтарь вместе с поминаньями деньги. «У нас здесь престол Божий, а престол сатаны нужно убрать подальше», – говорил отец Сергий. И отец Димитрий усвоил эту мысль и настоял на исполнении ее.

Теперь, когда страсти улеглись, а жизнь жестоко потрепала его, он все больше и больше начал понимать своего прежнего руководителя и с другим чувством вспоминал былые столкновения.

– Произошла у нас какая-то очередная стычка, – с веселой улыбкой рассказывал отец Димитрий, явно наслаждаясь этим воспоминанием, – я разгорячился, говорю: нельзя же все требовать да требовать, все строгость да строгость. Нужно помягче, с любовью. А отец Сергий отвечает: «Мягкость не всегда полезна, иногда нужно и „емь – давляше!“»

Опять отец Сергий ночи не спал.

Сколько ни говорили они с Мишей, сколько ни искали выхода, они ничего не могли придумать, кроме того, чтобы Мише вернуться в Острую Луку. Только там, где его знали, где еще пока много было людей, доброжелательно относившихся и к отцу Сергию, и к самому Мише, и можно было попытаться найти хоть какую-нибудь работу. Если очень повезет, проработав там год-другой и получив справку о трудовом стаже, можно, пожалуй, устроиться и еще куда-нибудь, но начинать нужно только там. И притом отправляться туда немедленно, не доводя до осени, когда потребность в рабочих руках уменьшится. А если сейчас, то нужно восемьдесят верст идти пешком – в горячую летнюю пору подводу ни за какие деньги не достанешь. Можно, конечно, мимоходом зайти на элеватор, но найдутся ли там попутчики, привозившие в город зерно? Но если и найдутся, то только до соседней волости, в лучшем случае за пятнадцать – двадцать верст от села, – из Острой Луки и ближайших к ней сел хлеб возили не в Пугачев, а в Духовницкое.

Багажа пешком много не захватишь, только самое необходимое. Зимние вещи, постель, кое-какие книги и Мишину скрипку должны были переправить после, когда приедут за Анной Филюшиной, которая уже вторую неделю жила у батюшки, ходила на процедуры в больницу Таким образом, трудности вставали с самого начала. Правда, несмотря ни на что, сунул-таки он в карман книжечку стихотворений Надсона, а с тяжелым томом своего любимца Некрасова пришлось расстаться до осени.

Что бы ни чувствовали отец Сергий и Миша, другие члены семьи оставались почти спокойными: сказывалось то, что они не принимали участия в обсуждении вопроса и потому не чувствовали всей важности совершавшегося. Даже то, что Миша не ехал, а шел пешком, вместо того чтобы вызвать беспокойство и заботу о нем, придавало в их глазах делу отпечаток легковесности. Казалось, пойдет он, повидается с друзьями, поживет немного и вернется. Даже в школу, Спасское и Ершово, его провожали с большим волнением. Только когда, простившись со всеми, Миша вышел со двора, а Анна, всхлипнув, сказала: «Что это вы его как провожаете? Кто знает, когда теперь увидитесь?» Только тогда у Сони кольнуло сердце.