Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Отец Алексей оставил буренок, не торопясь, вылез из телеги и отряхнул солому, приставшую к подряснику.

– В Москву ездил, – ответил он, троекратно целуясь с хозяином. – На коровах?

– Нет, на коровах только из Духовницкого. Вот эти богатыри меня встретили. – Он указал на выбиравшихся из телеги двух мальчуганов лет семи – девяти. – Конечно не один. Попутчик был. С самим Патриархом разговаривал, – похвастался он.

– Как так? Где? Да оставьте вы своих коров! С ними-то ваши богатыри управятся, вон как бойко берутся. Ребята, сено вон там в сарае, тащите живее. Где вы его видели?

– В его собственном кабинете, в Донском монастыре.

– Принимает?

Отец Алексей оглянул окружившие его радостно взволнованные лица и удобно уселся на стул, на котором недавно сидел Апексимов. Ему хотелось поскорее поделиться важными новостями, но хотелось и полюбоваться нетерпением слушателей.

– Не только посетителей принимает, – торжественно ответил он, – но и принял управление Церковью.

– Слава Богу!

Конечно, стоило сделать крюк, чтобы, заехав сюда, увидеть эти осветившиеся радостью лица. Да отцу Алексею и самому не терпелось. Если бы не было по пути Острой Луки, он готов был бы останавливать встречных на дороге и рассказывать им.

– Послание от него имею. Митрополит Тихон дал.

– Да не томите, показывайте! – Апексимов был почти забыт, отец Сергий заискрившимися глазами следил, как Саблин достает заветное послание.

«Божиею милостию, смиренный Тихон, Патриарх Московский и всея Руси.

Архипастырям, пастырям и пасомым…»

Все перекрестились, словно собирались слушать Евангелие. Все затаили дыхание. Разве можно пропустить такие слова!

Патриарх писал, что снова принимает на себя бремя управления Русской Православной Церковью. Коротко напоминал уже всем известную историю возникновения обновленчества, подробнее останавливался на нарушении канонических правил при суде над ним, произведенном заглазно. Предлагал всем уклонившимся в обновленчество поспешить воссоединиться с Церковью, а тех из духовенства, кто не захочет сделать этого в указанный им срок, запрещал в священнослужении, а мирян отлучал от Церкви. Тем же, кто не сдался, кто твердо стоял за истину, объявлял свое благословение…

Все сидели точно ошеломленные неожиданной радостью. Сергей Евсеевич, не стесняясь, плакал. А отец Алексей уже рассказывал, как он попал к Патриарху.

Нечего скрывать, он уехал, как только пошли слухи о съезде. Уехал в Москву, к родственникам, и там вскоре услышал о Патриархе и о том, что митрополит Тихон Уральский тоже в Москве. Управлять епархией пока не собирается, к себе никого не пускает, а его пустил. Ведь Саблин воспитанник миссионерской школы, той школы, которую в Пугачевском уезде сначала шутя, а потом по привычке почти серьезно называли «Тихоновской академией». Первое назначение школы было готовить миссионеров местного масштаба и священников для единоверческих Церквей, только в последние годы их стали назначать везде. Эту школу Тихон, тогда еще архимандрит, открыл в Преображенском монастыре города Николаевска (Пугачева), где был настоятелем и где прожил чуть не всю свою жизнь, сначала викарием Самарской епархии, а потом и самостоятельным архиепископом. Школа – дело всей его жизни, он знал всех ее воспитанников и, конечно, не мог не принять Саблина. И конечно, первый вопрос, который задал отец Алексей, был о том, как относиться к обновленчеству.

– Я тебе пока ничего не скажу, – ответил митрополит. – Завтра сходи в храм Христа Спасителя, к обновленцам, посмотри; потом зайди получи благословение у Патриарха. А потом поговорим.

Отец Алексей пошел. В храме Христа Спасителя служил «митрополит всея Сибири» – Петр Блинов, громадного роста, рыжий, стриженый и бритый, с бычьей шеей и грубым красным лицом. «Рожа кирпича просит, как бандит какой», – с отвращением вспоминал Саблин.

Потом он пошел к Патриарху. Что тут рассказывать? Простая светлая комната со множеством икон. Белые стены, белая мебель, и сам Патриарх весь белый – седой, в белой рясе, только глаза голубые, ласковые-ласковые. Он благословил посетителя и дал ему просфору, тоже белую-белую, каких в заволжских степях давно не видали. И все.

– Но когда я вышел на улицу, – продолжал отец Алексей, – я не мог понять, почему люди ходят так, как в обычный будничный день. Мне казалось, что сегодня большой праздник.

Большой праздник он оставил своим посещением и в Острой Луке. Долго еще сидели люди во дворе у отца Сергия, перечитывая и обсуждая оставленную Саблиным копию послания, не длинного, но такого значительного. Соня уже подумала, что ее завтрашнее путешествие отменяется, но нет. Всем хотелось еще больше хороших новостей, а что они будут хорошими, теперь почти не сомневались.

Хочется добавить еще одну подробность. У Саблина в это время тяжело болел мальчик. Родители начали давать ему каждый день по маленькому кусочку полученной от Патриарха Тихона просфоры. Ребенок жил, пока не кончилась просфора.

Отец Иоанн Тарасов появился в соседнем с Острой Лукой селе Малая Екатериновка сравнительно недавно. В том селе рядом с церковным домом была дача отца Сергия Пряхина, там Тарасов познакомился с С-вым, но сблизились они гораздо позднее, уже после смерти Евгении Викторовны. Может быть, именно теперь, проникнутые глубокой верой краткие слова сочувствия и ободрения, которыми он приветствовал отца Сергия, приехав на похороны, и дали толчок к этому сближению, принявшему несколько своеобразную форму. Про них нельзя было сказать, как про других: «знакомы домами». Старшие дети отца Сергия были ровесниками младшим – отца Иоанна, оба батюшки, приезжая один к другому, нередко забирали с собой сыновей «посмотреть за лошадью»; Соня часто бывала в Екатериновке и с отцом, и одна, по его поручениям, и их всегда принимали очень радушно. И все-таки трудно было представить, чтобы один из них приехал к другому со всей семьей на именины или престольный праздник. Зато сам отец Иоанн всегда был желанным гостем в семье С-вых, и старшие дети бросали все, чтобы слушать его разговоры с отцом, их горячие, одушевленные споры, во время которых они забывали все окружающее.

– Хоть бы вы говорили немного потише, – пыталась иногда вмешаться Юлия Гурьевна, – на улице могут подумать, что вы ссоритесь.

Собеседники немного стихали, но скоро опять увлекались и забывали все окружающее.

Иван Емельянович Тарасов в молодости был пастухом. Сидя где-нибудь под кустом около стада, он изучал логику и психологию, богослужебный Устав и историю Церкви и другие книги, которыми его снабжал местный священник. Когда в селе освободилось место псаломщика, он занял его, продолжая еще настойчивее заниматься самообразованием, и наконец экстерном сдал экзамен по программе духовной семинарии и сделался священником.