Софья Самуилова - Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Ответ был послан и сразу же почти забыт, не до того было. Вскоре было получено печальное известие о смерти Патриарха Тихона, умершего во вторник на шестой неделе поста, в день Благовещения. Следом за этим известием получили и заверенную копию с копии его завещания, а вместе с ней привезли и слухи о новом брожении наверху, новых попытках завести смуту, отклонить верующих от повиновения Патриаршему Местоблюстителю, митрополиту Петру Крутицкому, ставшему теперь главой Церкви.

А затем наступила и Пасха, надолго запомнившийся первый день Пасхи, который так хорошо начался и так печально кончился.

Так хорошо и спокойно было на душе у всех в это ясное утро, что сначала никого не смутила группа неизвестных людей, подошедших к сторожке, где с прошлой осени жил отец Сергий. Тем более что с этими людьми шел свой, сельский – Павел Яшагин, ловкость которого два года тому назад спасла попавшую в бурю лодку.

Подошедшие спросили священника. Его, конечно, не было, он ходил по селу с праздничными молебнами. Тогда, посовещавшись, они послали за ним, а сами, в ожидании, мирно уселись на лавочке под окнами сторожки.

И тут почему-то всех, находившихся в комнате, постепенно охватило беспокойство, которое каждый старался скрыть от себя и особенно от других. Почувствовали его и посторонние. На площади, вдоль домов, там и сям возникали группы людей, как будто занятых своими делами, но исподтишка бросавших обеспокоенные взгляды на сторожку. Некоторые заходили в комнату и потихоньку спрашивали, что это за люди. А Павел Яшагин за спиной своих спутников взволнованно делал какие-то непонятные знаки.

Все выяснилось, когда пришел отец Сергий. Едва он подошел, один из незнакомцев протянул ему бумагу – ордер на обыск и арест.

Павел Яшагин случайно оказался в сельсовете, когда работники волисполкома зашли туда и, предъявив документы, потребовали понятых. Он сам вызвался на это неприятное дело, «чтобы не было какой обиды с их стороны». Обиды не было, но было тяжелое горе, особенно тяжелое, потому что оно произошло в этот радостный, торжественный день.

Казалось, что никогда еще не было такого светлого дня, такого яркого, веселого солнца, такой нежной молодой листвы, как в тот пасхальный день, когда отец Сергий, одетый по-дорожному, в сопровождении приезжих, семьи и наиболее близких прихожан вышел из дома и пошел по направлению к сельсовету, помещавшемуся в доме, где он жил полгода назад. И как-то особенно бодро и радостно звучал и переливался трезвон на маленькой колокольне.

– Перестаньте трезвонить! – крикнул кто-то из попечителей.

Звон прекратился, а солнце сияло. Когда немного спустя Соня вышла из сельсовета за какими-то забытыми мелочами, оно ударило ей в глаза, заиграло на граненых хрусталиках блестящего крестика у нее на шее. Опустив глаза, девушка заметила их радужные переливы, и таким неуместным показался сейчас ее праздничный наряд, ее белое воздушное платье и этот крестик, который она надевала только на Пасху да на Троицу. Она развязала голубую ленточку и зажала крестик в руке.

Толпа на площади еще увеличилась. Многие хозяйки держали узелки с праздничным угощением на дорогу батюшке. Вскоре подъехала ожидаемая подвода. Отец Сергий встал и повернулся к своим. Началось прощание.

Первой подошла к зятю Юлия Гурьевна. Он благословил ее и вдруг сам, как ребенок перед матерью, сложил руки.

– Благословите и вы меня, мамаша! – почти по-детски попросил он.

Когда взволнованная необычной просьбой старушка дрожащей рукой осеняла его крестным знамением, в его глазах заискрилась и сразу же исчезла слезинка. Ее заметили только Юлия Гурьевна и подошедшая за ней Соня.

– Даже он не выдержал, – ужаснулась она.

За исключением дней смерти матери и ее похорон, Соня никогда не видела слез отца. Ни при первом аресте, ни при втором, ни в тяжелом 1918 году, когда, расставаясь на несколько часов, не знали, не будет ли это прощание последним. Тогда, один раз, прощаясь с отцом, Соня заплакала, а он сказал ей: «Не узнаю тебя! Где же твоя выдержка?»

Если у тринадцатилетней девочки и была выдержка, то только из подражания, глядя на взрослых, а эти слова как бы вменили ее в обязанность.

До чего же, значит, был силен и тяжел сегодняшний неожиданный удар, что эта выдержка, хоть на мгновение, изменила ему самому! Изменила она и Юлии Гурьевне. Старушка украдкой вытирала глаза, пока провожали подводу, плакала идя обратно.

– Зачем это бабушка плачет? – нервно, по-видимому, тоже с трудом сдерживаясь, шепнул Наташе Костя.

– Как бы ей сказать… разве можно плакать? Тем более перед ними слезы показывать… Дома было пусто и тоскливо, словно только что вынесли покойника. Тяжело было одним, и не хотелось, чтобы кто-то пришел, ведь от неловкого соболезнования становится еще тяжелее. Поэтому, когда на крыльце раздались шаги, Соня торопливо встала и пошла навстречу.

– Только не плачь, не расстраивай бабушку, – шепнула она пришедшей, своей бывшей няньке, Маше Садчиковой.

– Что я, не понимаю? – так же тихо и торопливо ответила та и, входя в комнату, громко сказала:

– А я, матушка, к вам с гостьей! Это наша Танюшка, Пашина.

Печальное лицо Юлии Гурьевны осветилось мягкой улыбкой.

– Гостья пришла? Так мы ее сейчас угостим. Вот тебе яичко, Танюша, смотри, какое красненькое! Ах, да какая ты нарядная! Какой у тебя капор!

Хорошенькая маленькая девочка в бледно-зеленом шелковом капоре деловито оттянула свободной ручкой подол платьица и причмокнула.

– И платье у тебя новое? Ах ты рыбка моя! Пойдем ко мне на ручки?

Девочка протянула было ручонки, потом вдруг убрала их и, смеясь, спрятала личико на мамином плече. Теперь ласково улыбнулись и Соня, и Наташа. Даже мальчики оживились.

Недаром Маша, избегавшая показываться с чужими детьми, на этот раз специально сходила к племяннице за ее бойкой и умненькой дочкой. В семье С-вых очень любили детей, и крошечная девчушка своими забавными выходками и ужимками отчасти смягчила угнетенное настроение.

На следующий день некоторые остролукские прихожане ездили в церковь в Березовую Луку и вернулись с сообщением, что батюшка еще в волости. Накануне на предложение семьи сопровождать его до Березовой отец Сергий ответил: «Дальние проводы – лишние слезы». Вероятно, вчера это было бы действительно невыносимо тяжело для всех – и для уезжающего, и для провожающих. Сегодня же они быстро собрались и поехали, но арестованного уже отправили.

Томительно тянулась грустная Пасха. И вдруг, в последний день ее, в субботу, отец Сергий неожиданно вернулся домой.

В Пугачев его привезли во вторник 8/21 апреля, когда в учреждениях был еще нерабочий день по случаю Пасхи, и поместили в милиции. Отец Сергий провел там еще и среду, а в четверг его допросили и сразу же отпустили. Счастливый, он зашел в Новый собор, поблагодарить Бога, а также и настоятеля, отца Александра Моченева, эти двое суток присылавшего ему праздничные обеды, ужины и завтраки, которыми он делился с соседями и охраной.