Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова [т. 4]

Между тѣмъ, я ѣду въ кантору оканчивать нарѣзку и нахожу тамъ поддиректора Кузьмина въ превеликомъ недоумѣніи: вышла разстройка и несогласица, которая вскружила имъ голову. Я и тутъ подоспѣлъ проникнуть въ существо дѣла и добраться до истинной причины ихъ недоумѣнія. Произошла она от тѣхъ ста десятинъ, которыя мнѣ велѣно вырѣзать изъ нашей дачной Болотовской черезполосной земли, съ обмѣномъ съ сосѣдями моими тѣхъ десятинъ, которыя войдутъ ихъ въ сію нарѣзку; мнѣ и тутъ дали волю назначить сію нарѣзку тамъ, гдѣ мнѣ угодно. Я избираю и назначаю къ тому мѣсто на Лѣсномъ Ложечномъ. Настроивъ опять симъ образомъ дѣло на ладъ, возвращаюсь на квартеру и жду къ себѣ опять Рахманова, и любопытствую узнать, что будетъ.

Немного погодя, смотрю, скачетъ мой Рахмановъ вмѣстѣ съ секретаремъ, и оба поздравляютъ, что межевщика дали, и кого же, самого Гаврилу Кузьмина, человѣка намъ очень знакомаго и къ обоимъ намъ благопріятнаго, и самого того, который такъ много занимался моими задачками и отправлялъ тогда должность поддиректора въ чертежной. Легко можно заключить, что сіе меня и обрадовало, и удивило: я самъ себѣ не вѣрю, на яву ли то вижу, или во снѣ, и приношу тысячу благодареній моему Господу.

Секретарь протурилъ Рахманова просить, для проформы, барона. Онъ поскакалъ туда, и баронъ самъ уже предлагаетъ, чтобъ намъ взять землемѣра и скорѣй отмежеваться, и назначаетъ межевщика. Я удивляюсь вновь тому: все сіе было для меня чудно и непонятно; не постигаю, какъ все это могло сдѣлаться и произойтить такъ скоро. Рахмановъ прискакалъ и поздравляетъ меня вновь и уже съ достовѣрностію. Но вдругъ изъ словъ его и разговора со мною открывается нѣчто странное, неожидаемое и для меня непостижимое.

Усматриваю, я, что онъ, при всей своей наружной бойкости и великомъ знаніи въ ремеслѣ карточномъ, весьма худой знаток былъ по дѣламъ и, такъ сказать, ни бельмеса не зналъ о самомъ существѣ рѣшенія всего дѣла, и что всего для меня непостижимѣе было, что хотя все опредѣленіе читалъ и самъ планъ разсматривалъ и нарѣзки видѣлъ, но совсѣмъ того еще не зналъ и не догадывался, что у него превеликое множество земли по силѣ сего рѣшенія и нарѣзки отходило. Онъ твердилъ только Тарховский ходъ и спрашивалъ у всѣхъ, по Тарховскому ли ходу назначается межа и граница нашей Пандинской округи противъ его владѣнія. Всѣ увѣряли, что по Тарховской, и онъ оставался тѣмъ доволенъ. Но теперь надобно знать, что Тарховскій ходъ былъ не одинъ, а было ихъ на планѣ означено цѣлыхъ три: оба первые тѣ, когда онъ для повѣрки ходилъ (sic) обмежеванное Окороковымъ звено Нащокинское, протянутое длинною полосою поперек чрезъ владѣемую Рахмановымъ, и хотя неправильно, но покойнымъ его отцомъ нагло и усиліемъ захваченную изъ степи нашей землю; а третій ходъ Тархова былъ по отводу ихъ повѣреннаго, простирающемуся еще гораздо далѣе за сею полосою во внутренности степи, и когда онъ Тархову показывалъ, до которыхъ мѣстъ они владѣли до межеванья Пашковскаго. Но, какъ думать надлежало, натолковано было г. Рахманову от своихъ о семъ только послѣднемъ Тарховскомъ обходѣ, и что всѣ его мысли и желанія стремились къ по-лученію всей прежде владѣемой ими земли по отводу его повѣреннаго при Тарховскомъ обходѣ и сниманіи всей нашей степи на планъ, — то по самому тому и твердилъ онъ только Тарховскій ходъ и спрашивалъ у всѣхъ канторскихъ, по Тарховскому ли ходу назначена землямъ его граница. И ему отвѣчали, что по Тарховскому ибо всѣ были Тарховскіе, а того и не ума (sic) было ему спросить, по ближнему ли, среднему ли, или дальнему.

Самъ же, не смысля ничего, по планамъ, не могъ понять, по какому изъ нихъ назначено быть межѣ его, почему и вселилось въ его голову, что назначена межа по дальнему ходу, и что вся его бывшая у него въ прежнемъ владѣніи останется за нимъ; а вмѣсто того отходила изъ нея не только вся та, которая попала въ Нащокинскую полосу, но и вся дальняя за нею въ степи, которой также было множество великое. Надоумить же его и вразумить въ томъ было некому, ибо всѣмъ канторскимъ положеніе нашихъ мѣстъ и владѣній было неизвѣстно; а усматривалъ то только я одинъ и дивился еще тому, что Рахмановъ смотрѣлъ съ спокойнымъ духомъ на дѣлаемую мнѣ изъ Нащокинскаго звена, по необходимости изъ бывшей до того его земли, нарѣзку. И какъ я не инако считалъ, что ему то извѣстно и что онъ за нею уже не гнался, то, натурально, мнѣ не было резону ему то разтверживать, и тѣмъ паче, что я могъ бы тѣмъ все собственное свое дѣло испортить и подать, поводъ къ подписанію неудовольствія и аппеляціи.

Но въ сей разъ, какъ я по нѣкоторымъ его словамъ, сталъ усматривать, что все молчаніе его о томъ происходило от грубѣйшей его ошибки и совершеннаго неразумѣнія плановъ, то сіе меня до крайности удивило, смутило и привело въ превеликое размышленіе. Дѣло сіе и всѣ тогдашнія происшествія казались мнѣ столь странными, чудными и необыкновенными, что я истинно не могъ самъ съ собою сообразиться съ мыслями и едва тому вѣрилъ, что происходило и усматривалъ во всемъ томъ не инако, какъ преудивительное сплетеніе судебъ Господнихъ и, съ одной стороны, явное наказаніе наглости и непомѣрнаго жадничества отца ихъ къ неправильному захваченію себѣ казенной земли во владѣніе, а съ другой-очевидное почти попеченіе о пользѣ моей Небеснаго Повѣреннаго моего Господа Бога, на Котораго я во всемъ этомъ дѣлѣ возлагалъ все мое упованіе, и Коего милость къ себѣ не могъ довольно воспрославить и возблагодарить, ибо неудивительно ли, въ самомъ дѣлѣ, было, что самые тѣ, которымъ бы надлежало мнѣ мѣшать, старалися тогда о скорѣйшемъ окончаніи и утвержденіи такова дѣла, которое имъ во вредъ, а мнѣ — въ превеликую пользу обращалось.

Господи! говорилѣ только я, что это дѣется, и не чудеса ли истинныя происходятъ! Со всѣмъ, тѣмъ, какъ первый аппеляціонный срокъ еще не кончился и въ остальные немногіе уже дни можно еще было Рахманову поправить свою ошибку и подписать неудовольствіе, то смущало меня сіе обстоятельство очень, и я ужасть-как боялся, чтобъ Рахманова кто-нибудь въ сіе время не надоумилъ, и потому со страхомъ и трепетомъ дожидался послѣдняго дня аппеляціоннаго срока, позабылъ уже и помышлять о ѣздѣ въ Богородицкъ, а началъ заниматься мыслями о ѣздѣ съ межевщикомъ въ свою степную деревню, гдѣ присутствіе мое необходимо было нужно, и располагался уже послать туда напередъ нарочнаго человѣка, для сдѣланія нужныхъ приготовленій къ моему пріѣзду и къ предстоящему межеванью. Впрочемъ, какъ мнѣ при всѣхъ вышеупомянутыхъ обстоятельствахъ не годилось дремать, а надлежало имѣть бдительное око и все пронюхивать, то, будучи радъ, что въ тотъ, какъ въ субботній, день былъ, по обыкновенію, открытый обѣдъ у директора и онъ меня прашивалъ пріѣзжать къ нему въ сей день обѣдать, поѣхалъ я, проводивъ Рахманова от себя, къ нему, и тамъ, вмѣстѣ со всѣми, провелъ весь тотъ день, не пропуская почти ни одного слова Рахманова безъ замѣчанія. Но, по счастію, всѣ его мысли занимались болѣе картами, а не дѣломъ.