Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова [т. 4]

По пріѣздѣ своемъ, въ домѣ нашолъ я хоромцы свои хотя топленные, но холодноватые. Напившись чаю и обогрѣвшись, мое первое дѣло было послать къ племяннику своему сказать о своемъ пріѣздѣ. Онъ и не преминулъ ко мнѣ чрезъ часъ явиться. Но какъ удивился я, увидѣвъ его одѣтаго самымъ страннымъ образомъ: не то въ тулупѣ, не то въ казакинѣ, не то въ шубѣ, и одѣяніе его было Богъ-знаетъ какое! Но удивленіе мое сдѣлалось еще болѣе, когда онъ въ своемъ шутовскомъ нарядѣ, безъ всякаго уваженія меня и нарочно какъ презирая, началъ по горницѣ у меня расхаживать и хорохориться какъ-бы какой лордъ и мнѣ совсѣмъ набитый братъ. Я, удивляясь, сказываю ему за чѣмъ пріѣхалъ, а онъ и того еще пуще и власно-как-бы насмѣхаясь мнѣ, началъ смѣяться и говорить, что напрасно я вхожу въ такія хлопоты. Досадно мнѣ сіе невѣдомо-какъ было, но я крѣпиться, я говорить и такъ, и сякъ, но онъ и въ устъ (sic) не дуетъ. Гляжу, смотрю, тащитъ изъ-за пазухи бумагу. Что-бъ такое? Послѣдній указъ о опекунствѣ, въ которомъ написано, что малолѣтніе, достигши 14-ти лѣтъ, имѣютъ право избирать себѣ попечителя для совѣта и защиты. Признаться надобно, что указа сего мнѣ никогда еще до того видѣть не случалось и что оный посмутилъ меня. Я легко могъ усмотрѣть, что онъ на самый сей указъ и надѣялся, какъ на каменную стѣну, и потому-то такъ бурлилъ и кутилъ. Однако, смущеніе мое не долго продолжалось. Я тотчасъ усмотрѣлъ, что тутъ же, во второмъ пунктѣ, сказано, что малолѣтній не прежде вступаетъ въ распоряженіе имѣніемъ своимъ, какъ на восемнадцатомъ году. Оный и доказывалъ, что онъ все еще малолѣтнымъ и имѣніемъ своимъ управлять не можетъ. Я старался ему сей пунктъ внушить и изъяснить.

Но онъ не хотѣлъ, а часъ-отъ-часу болѣе меня и словами, и поступками своими раздосадовать старался, и наглые и грубые поступки его до того, наконецъ, дошли, что сколько я былъ ни терпѣливъ, но вышелъ, наконецъ, изъ терпѣнія, и далъ ему за его неучтивство къ себѣ и совершенное непочтеніе изрядную на словахъ гонку. Молодецъ мой опѣшилъ и струсился. Примѣтя сіе, я гонять его еще. Но дитя сіе не таково было, чтобъ можно было ласкаться привесть его въ разсудок. Во всѣ дурноты и пороки былъ онъ уже слишкомъ погруженъ, и потому, натурально, все сіе не могло ему пріятнымъ быть. Что у него на умѣ было, того уже не знаю, но то было примѣтно, что хотѣлось ему какъ-можно скорѣе от меня уйтить. Я унимать его у себя обѣдать, но статочное ли дѣло! Я такъ и сякъ, но не тутъ- то было! Ушол-таки, сказавъ, что онъ будетъ послѣ обѣда и, сѣвши въ санки, запѣлъ и поѣхалъ со двора. Сіе одно уже доказываетъ, каковъ былъ молодецъ!

Такимъ образомъ, оставшись, обѣдалъ я одинъ, и все ожиданіе мое послѣ обѣда было тщетно. Видно, куда-нибудь лызу далъ! Сіе происшествіе привело меня въ смущеніе. Я не могъ предвидѣть, что воспослѣдуетъ далѣе, но весьма бы радъ былъ, если-бъ поспѣшествовало бы оно къ тому, чтобъ я могъ от опекунства сего отдѣлаться и избѣжать от взятія къ себѣ въ домъ такого негоднаго ребенка, съ которымъ неминуемо буду имѣть безконечныя безпокойства и досады; ибо, по всему видимому, не было въ немъ добра ни на волосъ.

Препроводивъ весь вечеръ въ писаніи превеликаго письма въ Москву къ своему сыну, въ которомъ описывалъ шуточнымъ образомъ всѣ свои происшествія, ночевалъ я въ холодноватомъ своемъ кабинетѣ. Но, проснувшись по-утру, скоро увидѣлъ, что мнѣ никакъ не можно было исполнить того, что положилъ — было я ввечеру сдѣлать, то-есть послать нарочнаго въ Серпуховъ для отданія письма моего на почту. Шумъ, услышанный мною на дворѣ, и холодъ въ комнатѣ скоро возвѣстили мнѣ, что на дворѣ ужасная непогода и буря. Оная, и дѣйствительно, была столь сильная и вьюга такая страшная, что о посылкѣ въ дальній путь и помыслить было не можно, буде не хотѣть явнымъ образомъ подвергать опасности жизнь посланнаго. Словомъ, мятель во весь день была столь сильная, какой нѣсколько лѣтъ не бывало, и снѣга несло и сверху, и снизу такъ много, что за десять сажень ничего было не видно. Сіе причиною было, что я весь сей день, случившійся въ день самаго праздника Срѣтенія Господня, препроводилъ одинъ одинёхонек и въ превеликой скукѣ. Стужа и холодъ выгнали меня совсѣмъ изъ моего новаго и просторнаго кабинета. Я переселился уже въ новый мой залъ, но и тамъ принужденъ былъ сидѣть всё у печки и читать книгу. По счастію, случилась тогда со мною очень занимательная, Мейснеровъ «Алцибіадѣ»; и если-бъ не она, то пропалъ бы со скуки, а занимаясь чтеніемъ оной, и не видалъ какъ летѣло время.

Между тѣмъ, не преминулъ я велѣть распровѣдывать о своемъ ближнемъ сосѣдѣ племянничкѣ, и увидѣлъ, что я въ мнѣніи и ожиданіи своемъ не ошибся: урылъ еще тогда же, какъ от меня возвратился, куда-то! Во всемъ домѣ видно запрещено было сказывать о томъ, куда онъ поѣхалъ, а нужда такая-что ужасть!

Узнали только, что поспѣшность его была такъ велика, что малому, который съ нимъ поѣхалъ, не далъ путемъ и пообѣдать, но давай-давай скорѣе лошадей! Садись въ санки и скачи куды зря! Я очень любопытенъ былъ знать, гдѣ-бъ онъ въ такую страшную непогоду и мятель находился и гдѣ-бъ сидѣлъ, ибо ѣхать было никакъ не можно. Но всѣ мои распровѣдыванія были тщетны. Сіе обстоятельство и несумнѣнность, что онъ положилъ бѣгать и укрываться, произвело то, что я не зналъ уже чѣмъ дѣло сіе кончится и что воспослѣдуетъ впередъ. и не сдѣлает ли все сіе суду и опекѣ остановки?

Непогода и стужа продолжалась во всю ночь, но къ утрему утихла. Небо прояснилось. Содѣлался день красный, но морозъ еще вдвое сильнѣе и жесточе; такъ что не было почти терпѣнія. А какъ хоромцы мои и безъ того были не очень теплы, то сіе и гораздо меня безпокоило. Дровишки скверныя, нигдѣ и ничего не уконопачено и вездѣ несло. Однако, думаю и говорю себѣ: «какъ быть! я немногіе дни какъ-нибудь пробьюся».

Вставши и обогрѣвшись чаемъ, первымъ дѣломъ моимъ было послать провѣдать объ Андреѣ Михайловичѣ; но его не было еще дома, и ни кто не зналъ куда онъ уѣхалъ. Посланный мой привелъ ко мнѣ его стряпчаго и всѣхъ злыхъ дѣлъ наставника Ѳедю. Но съ бездѣльникомъ что можно было говорить? Немного погодя, смотрю, попъ ко мнѣ на дворъ. Сего я давно уже дожидался, и тѣмъ паче, что хотѣлось мнѣ от него точнѣе у знать о лѣтахъ моего племянничка, поелику онъ его крестилъ. Но — хвать! лѣтъ сихъ не знаетъ точно и его благословеніе, а говоритъ только на-угадъ, что ни у отца его и ни у него нигдѣ не было о томъ записано. Но какъ знать о томъ необходимо было нужно, то думать мы съ попомъ и гадать какъ быть? Вспомнилъ, наконецъ, попъ, что крестилъ онъ его въ самый тотъ день, какъ освящаема была Савинская церковь, и что онъ пріѣзжалъ крестить его оттуда. И какъ то число, въ которое сіе освященіе было, подписано въ той церкви на крестѣ, то взялся попъ нарочно туда съѣздить и списать со креста. Радъ я тому, что случился крестникомъ его столь достопамятный монументъ. «Ради Бога, батюшка, съѣзди, говорю я попу, и разрѣши мое сумнѣніе, и буде подлинно уже немного времени остается быть ему въ опекѣ, то что и входить въ пустыя хлопоты». Попъ мой дрожитъ от стужи; я обогрѣваю его водкою и протуриваю въ Савинское. Самъ же сажусь за прежнее свое упражненіе, за считаніе старосты и прикащика и за чтеніе книгъ. Скука такая, не читаются и книги. Послалъ прикащика на заводъ закупать рыбы. Жду судей изъ Алексина, но судьи не ѣдутъ, да и быть имъ скоро не можно. Сижу у печки, топлю ее самъ, дровишки нарублены слишкомъ долгими, все не ладится. На-силу-на-силу истопили и обогрѣлись. Объ Андреѣ Михайловичѣ все еще не было слуху. Иные говорили, что поѣхалъ онъ въ Котово къ пріятелю своему прикащику тамошнему, съ которымъ была у него дружба; иные видѣли его за Котовымъ; но ни кто подлинно не вѣдалъ. Наконецъ, пріѣзжаетъ и попъ мой пьяным-пьянёхонек, на-силу говоритъ. Никогда я его такимъ не видывалъ. Но какъ бы то ни было, но, по крайней мѣрѣ, подаетъ мнѣ записку, списанную съ креста. «Подай-ка, подай, батюшка, посмотримѣ». Но что-жъ? Глядь, анъ — въ самомъ дѣлѣ родился онъ въ 1776 году и окрещенъ 20-го октября. Я считать сколько ему тогда было уже лѣтъ и нахожу, что, не смотря на весь его малый ростъ, толъ ему тогда дѣйствительно семнадцатый годъ, и что оставалось только восемь или девять мѣсяцовъ до срока того, когда онъ долженъ вступить самъ въ управленіе имѣніемъ своимъ. «Вотъ какая диковинка! говорю; къ чему же входить въ хлопоты и стоит ли уже того, чтобъ симъ пакостнымъ опекунствомъ и заниматься». Попъ пьяненькій меня уговариваетъ, чтобъ я его хоть на короткое время къ себѣ взялъ и его повоздержалъ нѣсколько; но я думаю совсѣмъ тому противное. Да и въ самомъ дѣлѣ, что можно было мнѣ изъ него, такого развращеннаго и испорченнаго мальчишки, въ теченіи восьми мѣсяцовъ сдѣлать? Могло-ль выйтитъ изъ того что- нибудь хорошее, кромѣ однѣхъ скучныхъ хлопотъ, крайнихъ досадъ и безпокойствъ, а безъ всякой пользы. «Не наживу ли я тѣмъ думалъ и говорилъ я тогда самъ себѣ, от него только вѣчной вражды, да и только всего? Дѣла же никакого не сдѣлаю, и не выйдет ли, по пословицѣ говоря, что синица море зажигала, моря не зажгла, а славы надѣлала».