Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова [т. 4]

Отпусти попа, обогрѣвши его пуншемъ, думать я и гадать, какъ быть и что дѣлать. Говорю и совѣтую съ своимъ Василіемъ, но тотъ столько же знаетъ. Уже хочется мнѣ какъ-нибудь отбиться от опекунства; уже я и радъ, что племянничек мой ушелъ и уѣхалъ; уже бы я и желалъ, чтобъ судъ не могъ безъ него войтить въ опись, и мнѣ бы можно было какъ-нибудь съ честью отдѣлаться; уже сажусь я и пишу чорное доношеніе въ опеку; но все дѣло какъ-то не клеилось. Бросаю опять все, хватаю книжку, сажусь спиною къ печкѣ и провожу весь вечеръ въ уединеніи и скукѣ. Судьи мои не бывали и не было объ нихъ ни слуху, ни духу, ни послушанія, никто не зналъ, когда они будутъ. И весь послѣдующій день прешелъ въ тщетномъ ожиданіи судей. Не было ни о комъ ни малѣйшаго слуха, а и объ Андреѣ Михайловичѣ столько же. Только стали говорить, что видѣли его въ Похвисневѣ, въ Таруской его деревнѣ. Впрочемъ, былъ у меня въ этотъ день попъ и дьяконъ, но посидѣли не долго. Отѣ скуки, досады и от стеченія всѣхъ прочихъ обстоятельствъ, рѣшился я долѣе въ деревнѣ своей не жить, но въ послѣдующій день отправиться въ Богородицкъ, а оставить тутъ своего стряпчаго, ибо видно было по всему, что ничему и ни какому дѣлу не бывать.

Принявъ намѣреніе сіе, написалъ я Василію своему вѣрюющія письма, также для московскихъ нашихъ описаніе и сталъ собираться въ путь. Итакъ, едва послѣдующій день насталъ, какъ, снабдивъ Василія нужными наставленіями и приказавъ ѣхать въ Алексинъ, отправился самъ въ путь довольно еще рано, такъ что пріѣхалъ еще въ 10 часовъ въ Ѳедешово къ г. Кислинскому, къ которому положилъ заѣхать. Хозяева мнѣ были очень рады и не отпустили безъ обѣда. Но за симъ обѣдомъ промедлилъ я до 3-го часа, такъ что въ Тулу пріѣхалъ уже ночью, и становлюсь опять у Пастухова.

Въ послѣдующій день, сколько мнѣ ни хотѣлось поспѣшить и ранѣе ѣхать домой, но необходимо надлежало побывать у Юницкаго и явиться. Мятель превеликая! Но что дѣлать? Принужденъ былъ ѣхать опять въ санкахъ и зябнуть дорогою, а того болѣе у него, въ холодномъ залѣ. Дожидался, дожидался его вставанія, да и сталъ. Наконецъ, изволилъ вытти. Говоритъ, говоритъ, я спѣшу от него, а онъ велитъ еще посидѣть, авось-де еще что вспомню. А чего вспомнить? Ничего! Досадно мнѣ, но пособить не чѣмъ. Завелъ я рѣчь о электрической машинѣ, и попалъ, спасибо, на струну говорить. Разговоръ начался прелюбопытнѣйшій, и я такъ много насказалъ ему о машинѣ и лѣченіи, что онъ заслушался, и такъ ею прельстился, что, имѣя самъ у себя машину, но незнающій, что съ нею дѣлать, просилъ меня невѣдомо какъ о сообщеніи ему моего перевода и о написаніи книжки о электрицизмѣ. Слава Богу, дружба такая! Я даю обѣщаніе. Но, пора ѣхать. Откланиваюсь, спѣшу, пріѣзжаю къ хозяину, расчитываюсь съ нимъ въ деньгахъ, которыми онъ мнѣ былъ долженъ, обѣдаю, сажусь въ возочикъ свой и отъѣзжаю.

Въ Дѣдиловъ пріѣхали мы уже передъ вечеромъ. Однако, я напился только чаю и, покормивъ съ часъ лошадей, пустился далѣе въ свой путь. Ѣхать было очень дурно и не скоро. Снѣга навалило пропасть, мѣсится, ухабъ на ухабѣ, обмеркаю въ Крутомъ, ѣду уже ночью и бреду бредкомъ. Наконецъ, пріѣзжаю и нахожу дома своихъ всѣхъ здоровыми. А тѣмъ день сей и кончился, и я путешествіе свое окончилъ, которое было совсѣмъ пустое и наведшее мнѣ только множество скуки, а никакого дѣла изъ того не вышло, и опека моя такъ и осталась, чему я и радъ былъ.

Но симъ дозвольте мнѣ и сіе письмо кончить и сказать вамъ, что я есмь вашъ, и прочая.

(Ноября 8 дня 1812 года. Дворениново).

Любезный пріятель! Между тѣмъ, какъ я помянутымъ образомъ странствовалъ, находилась и жена моя съ дѣтьми все еще въ своемъ путешествіи. Помянутая жестокая стужа и мятель застала ихъ возвращающихся уже изъ Ростова, на дорогѣ, и они претерпѣли от ней великую нужду и безпокойство. Какъ около того времени, какъ я возвратился въ Богородицкъ, по расчоту времени, надлежало и имъ уже скоро къ намъ быть, — то и начали мы ихъ со дня на день уже поджидать. Но прошелъ день, другой, третій, и еще столько же, но ихъ не было и въ появѣ. Наконецъ, 9-го числа настала у насъ, тогда уже и масляница, но объ нихъ не было и слуху. «Господи! говорили мы между собою, что за диковинка, что они не ѣдутъ! Давно-бъ имъ пора уже быть». И ожиданіе наше содѣлалось нетерпѣливымъ. Уже начали мы посматривать въ окошко, не ѣдутъ ли? Уже начали ожидать каждый часъ и въ каждую минуту и отъ-часу болѣе удивляться тому, что они не ѣхали. Уже не одинъ разъ, при услышаніи шума от саней, пріѣзжавшихъ къ намъ около сего времени многихъ и разныхъ гостей, выбѣгали мы почти на крыльцо встрѣчать, думая, что то наши и, обманувшись, съ огорченіемъ возвращались. Нетерпѣливость наша увеличилась до того, что я загадывалъ уже о пріѣздѣ ихъ по геомантіи пунктированіемъ и досадовалъ, что и сія наука не прежде пріѣздъ ихъ предвѣщала, какъ въ третій день масляницы, хотя и въ сей разъ, къ превеликому удивленію моему, не солгала, а сказала истинную правду. Ибо не успѣли мы, занимаясь безпрерывно почти пріѣзжавшими гостями, препроводить двухъ первыхъ дней нашей масляницы и пройтить почти уже весь и третій, и когда, по наступленіи въ оной уже вечера, перестали уже мы и ждать, — какъ вдругъ закричали: что наши, наши пріѣхали съ Москвы! Нельзя изобразить, какъ сильно я имъ обрадовался. Я, кинувъ случившихся у насъ тогда гостей и позабывъ все, бросился на крыльцо встрѣчать оныхъ и искалъ глазами моего сына, который былъ для меня всѣхъ дороже. Съ какимъ удовольствіемъ обнималъ я его, выскочившаго прежде всѣхъ изъ повозки, того никакъ пересказать не можно! Бѣдняжка чуть-было въ Москвѣ не умеръ, но, по счастію, ему полегчѣло и они всѣ, къ неописанному нашему обрадованію, возвратились благополучно.

И тогда превратилось у насъ все въ домѣ и изъ прежней тишины и безмолвія сдѣлался радостный шумъ и волненіе. Пошли разборы, разговоры, разсказыванія, показыванія и распрашиванія. Вслѣдъ за ними пріѣхали къ намъ еще гости, нѣкоторые изъ городскихъ нашихъ. Но намъ не до, гостей было. Мы совсѣмъ почти объ нихъ позабыли. Сынъ навезъ мнѣ изъ Москвы множество всякой всячины: ландкартъ, книгъ и другихъ разныхъ вещицъ, и все хорошихъ. Надобно было всё пересматривать, надобно было ему всё показывать. Изъ книгъ накупилъ онъ самъ собою множество французскихъ и русскихъ, и всѣ онѣ были такъ хороши, что я былъ ими весьма доволенъ и не могъ довольно ими навеселиться. Въ такихъ же разсматриваніяхъ провели мы и все утро послѣдующаго дня и часы сіи были для меня очень веселы. Прочее-жъ время дня сего было у насъ шумное и прямо масляничное. Къ обѣду пріѣхали къ намъ и Ламковскіе, а послѣ обѣда съѣхались всѣ почти городскіе наши друзья и знакомцы поздравлять ихъ съ пріѣздомъ, и мы для дня сего ввечеру немного и потанцовали и были веселы. Единое только уменьшало наше удовольствіе, что Павелъ мой былъ не очень здоровъ и чувствовалъ въ себѣ еще великую слабость. А на другой день ѣздили мы сами по гостямъ, по зву и безъ зва, а для сдѣланія контра- визитовъ. По возвращеніи же ввечеру домой, стали всѣ помышлять о составленіи на утріе затѣваемаго уличнаго маскарада и ѣзды по городу во многихъ саняхъ. Сію затѣю мы въ послѣдующій день, и дѣйствительно, произвели въ дѣйство. И какъ она была особаго рода, то и опишу я сіе наше необыкновенное катанье въ самой подробности.