Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова [т. 4]

Оба знаменитые гости наши не долго у насъ пробыли. Не успѣлъ послѣдующій день настать, какъ генералъ Леванидовъ собрался ѣхать, и едва его засталъ. Онъ принялъ меня и въ сей день со всѣми изъявленіями своей ласки и благопріятства. Я поднесъ ему прекрасную коллекцію тамошнихъ песковъ и оду Слѣпцова, списанную для него, и разстался съ нимъ съ удовольствіемъ. При самомъ отъѣздѣ своемъ повторилъ онъ еще разъ свою просьбу о начинаніи съ нимъ переписки дружеской и увѣрялъ, что она будетъ ему полезна.

Возвратясь домой, занялся я другимъ своимъ превосходительнымъ гостемъ и старался его всячески угостить. Но и сей въ то же утро от насъ поѣхалъ. Но товарищи его, за сдѣлавшеюся уже распутицею, остались у насъ на весь сей день, который провели мы съ ними довольно пріятно. А не успѣлъ сей день кончиться и настать другой, какъ, глядимъ, катитъ къ намъ третій генералъ въ гости. Сей былъ также человѣкъ знакомый и никто иной, какъ прежній нашъ губернаторъ Матвѣй Васильевичъ Муромцовъ. Онъ ѣхалъ или, паче сказать, по распутицѣ тогдашней тащился изъ Москвы, со всею своею фамиліею, женою и дочерьми, и мы имѣли тогда случай еще впервыя видѣть молодую его, вторую жену, и съ обѣими его старшими дочерьми познакомиться. Всѣ онѣ были благопріятныя, милыя и любви достойныя особы. Всѣ обласкались съ моими домашними чрезвычайно, а дочери въ единый мигъ сдружились съ моими. Я очаровалъ ихъ показываніемъ всѣхъ моихъ штучек какъ электрическихъ, такъ и прочихъ. Жена, и онъ и дѣти были любопытные и любящіе все куріозное люди, а таковымъ и хорошо всё показывать. Генеральша, будучи великая мастерица играть на фортопіанахъ, играла на нашихъ, и мы слушали игру ея съ удовольствіемъ. Мы угостили ихъ обѣдомъ, и они разстались съ нами съ сожалѣніемъ и звали невѣдомо какъ къ себѣ, въ ихъ Баловнево, куда они тогда по распутицѣ тащились.

Не успѣли мы сихъ гостей спустить со двора, какъ пріѣхали новые, для празднованія вмѣстѣ съ нами дня имянинъ жены моей, который былъ на утріе. Итакъ, и въ сей день было у насъ людно, шумно и довольно весело. Одно только дѣлало удовольствіямъ моимъ великое помѣшательство то, что сынъ мой опять-было жестоко занемогъ и слег-было совсѣмъ въ постель. Я невѣдомо-какъ страшился, не поразила ли и его свирѣпствующая около сего времени въ городѣ особаго рода лихорадочная и довольно опасная болѣзнь, ибо от оной многіе умирали; да и мы въ домѣ своемъ лишились сапожника, малаго весьма молодаго и добраго; и потому употребляли все возможное къ уничтоженію его болѣзни и, по счастію, имѣли въ томъ нарочитой успѣхъ, такъ что онъ опять скоро пообмогся и намъ въ сей день сотовариществовалъ, который достопамятенъ былъ съ другой стороны и тѣмъ, что мы въ оный получили вдругъ три важныя извѣстія, поразившія насъ собою. Первое было о злодѣйскомъ умерщвленіи шведскаго короля Густава III въ маскарадѣ; второе, что римскій императоръ Леопольдъ вдругъ также и скоропостижно умеръ; а третье, что и сама наша императрица была что-то не очень около сего времени здорова, и всѣ съ трепетомъ душевнымъ опасались, чтобъ усиливающаяся около сего времени злодѣйская французская революція, чрезъ агентовъ и сообщниковъ своихъ, не произвела чего и надъ нею также, какъ она тѣхъ сбыть съ рукъ своихъ злодѣйски постаралась. Легко можно заключить, что всѣ сіи три извѣстія подавали намъ поводъ ко многимъ разговорамъ.

Всѣ достальные 12 дней мѣсяца марта и нашего великаго поста, по причинѣ продолжающейся во все сіе время половоди и распутицы совершенной, провели мы на большую часть одни и въ разнообразныхъ занятіяхъ. Я продолжалъ возиться съ своею машиною и придумывалъ къ ней еще кое-что, а особливо врачебные инструментики, которые были тѣмъ нужнѣе, что лѣченіе машиною продолжалось у насъ почти безпрерывно, и такъ, что иногда человѣкъ по десяти или пятнадцати на одинъ день лѣчивались, и успѣхи въ помоганіяхъ становились отъ- часу громче. Кромѣ сего, занималъ насъ много собою и фонарь волшебный. А кромѣ его сдѣлали мы у себя еще оптическій теремок, который куріозностью своею также удивлялъ и занималъ многихъ. А сынъ мой раскрашивалъ въ сіе время ландкарты и апостоловъ, украшающихъ собою и нынѣ его кабинетъ. Наконецъ, не забывали мы съ нимъ и чтенія, а я также своего пера, которое не лежало ни одного дня празднымъ, но что-нибудь писало и не уставало.

Между сими разными занятіями нечувствительно приблизилась и Страстная недѣля, съ которою кончился и мартъ мѣсяцъ. Мы провели оную въ обыкновенномъ богомоліи, равно какъ въ новой реформѣ и убираніи своего кабинета къ наступающему, празднику.

Но симъ дозвольте мнѣ кончить и сіе письмо мое и сказать вамъ, что я есмь вашъ, и прочая.

(Ноября 11 дня 1812 года. Дворениново).

Любезный пріятель! День пасхи случился у насъ въ сей годъ 4-го апрѣля. И какъ все мое семейство было въ совокупленіи у меня и все здорово, а притомъ и погода, ровно какъ нарочно для сего великаго праздника, была ясная и хорошая, то провели мы сей день довольно весело. Но оный одинъ только во всю Святую недѣлю и былъ, въ который пользовались мы хорошею погодою, а въ прочіе она была такая дурная и такая перемѣнная, и весна наша вскрылась въ сей годъ такъ медленно и такъ дурно, и открытіе ея соединено было съ столь многими снѣжными и дождевыми непогодами, что мы давно такой дурной весны не видали, — и потому не только всю Святую недѣлю, но и всю почти Ѳоминую провели мы не слишкомъ весело; къ чему много поспѣшествовало то, что оба мои внучаты, жившіе у насъ, были не очень здоровы; у мальчишки болѣли что-то глаза, а у внуки моей росла на шеѣ какая-то шишка, которую мы никакъ и ничѣмъ истребить не могли и боялись, чтобъ бѣдняжкѣ от ней не умереть. Кромѣ того, причинялъ мнѣ и хохолъ, командиръ мой, нѣкоторыя досады и неудовольствія глупыми своими требованіями и поступками, объ которыхъ узнавалъ я от пріѣзжающихъ изъ Тулы. Къ характеру сего человѣка не могъ я никакъ примѣниться: то былъ онъ ко мнѣ друженъ и благопріятенъ, то опять Богъ-знаетъ что, и ни рыба, ни мясо, и то-и-дѣло перемѣна, то добрая, то худая, и происходило все то наиболѣе от страннаго его характера. Словомъ, если бъ не помогали намъ съ сыномъ наши разнообразныя занятія, доставлявшія намъ всегда многія минуты пріятныя, и которыми занимались мы и въ самую дурную погоду, то былъ бы для насъ сей періодъ времени, продолжавшійся почти во весь апрѣль мѣсяцъ, очень скученъ и непріятенъ. Но любезныя книги, писаніе и рисованіе претворяли его въ пріятный. Симъ образомъ, въ мирѣ и тишинѣ, провели мы цѣлыхъ двѣ трети сего мѣсяца. Но 21 числа онаго, и въ самое то время, когда мы, по случаю съѣхавшихся ко мнѣ многихъ для тогдашняго праздника гостей, только-что развеселились-было при играніи музыки и пѣнія пѣвчихъ, какъ вдругъ перетревоженъ я былъ прискакавшимъ ко мнѣ изъ Тулы нарочнымъ курьеромъ съ повелѣніемъ, чтобъ я тотчасъ ѣхалъ въ Тулу и привозилъ бы съ собою всѣ деньги, сколько ни находится у меня въ наличности. «Господи помилуй! воскликнулъ я, прочитавъ ордеръ; опять деньги! На нашихъ денежкахъ они съ ума сошли и какъ бы ни какихъ ни гдѣ тамъ у нихъ не было, и изволь смотрѣть! повези-ста ихъ теперь въ такую пропастную грязь и совершенную еще распутицу!» Со всѣмъ тѣмъ, присылка нарочнаго за ними курьера и притомъ требованіе от насъ вѣдомости о хлѣбѣ и повелѣніе, чтобъ привезъ я съ собою и секретаря моего Щедилова, приводило меня въ нѣкоторое сомнѣніе и побудило, не смотря на все позднее тогдашнее время, послать въ тотъ же мигъ за Щедиловымъ. По приходѣ его, ну-ка мы съ нимъ оба ломать себѣ голову, помышляя о томъ, за чѣмъ бы насъ обоихъ, и съ такою скоростью, въ Тулу спрашивали? Клали такъ и сякъ, но все много находили непонятнаго. Болѣе-жъ всего думали, что, конечно, наши денежки назначены для отсылки къ нашему намѣстнику, о которомъ сказывали намъ, что онъ отправленъ съ войскомъ въ Польшу для занятія оной, и что на подъемъ дано ему 10 тысячъ. Но на что спрашивали о хлѣбѣ, и на что моего Прокофья Егоровича, сего мы не понимали? Но какъ- бы то ни было, но ѣхать намъ надлежало, и ѣхать скоро. Итакъ, говорю я Щедилову, чтобъ онъ тогда же послалъ за крестьянскими лошадьми подъ свою кибитку, и вставалъ бы на утріе по-ранѣе, для сочиненія хлѣбной вѣдомости. Но покуда ее писали и переписывали, покуда привели крестьянскихъ лошадей и собрались съ деньгами и все уложили, до тѣхъ поръ прошло у насъ все утро и мы не прежде выѣхали, какъ часу въ девятомъ. Отѣ безпрерывнаго дождя, лившаго во весь прошедшій день и во всю ночь, грязь вездѣ растворилась превеликая, и ѣхать намъ такъ было дурно, что мы съ нуждою въ половинѣ дня дотащились до Дѣдилова. Тутъ, покормивъ лошадей и подъ сильнѣйшимъ еще дождемъ, потащились мы далѣе и заботились невѣдомо — какъ о томъ, какъ переѣхать намъ Упскую гать и рѣку Упу. Моста чрезъ ее было, еще не сдѣлано, а перевозъ былъ самый скверный и топь подлѣ его и по всей длинной гати превеликая. По величинѣ дня надѣялись мы пріѣхать въ Тулу еще рано; но сей счотъ дѣланъ былъ безъ хозяина. Не успѣли мы доѣхать до Моржовки, какъ хряпъ, подъ кибиткою, ось! Экое горе! Что дѣлать? По счастію, случилось это близёхонько подлѣ новой тутъ, только- что поселенной деревенки. — «Бѣги, братецъ, въ дворики сіи, говорю я конюху, и ищи оси». Конюхъ побѣжалъ, а я, между тѣмъ, думаю, гдѣ тутъ быть осямъ, и можно ли у мертвыхъ пчелъ искать кануна. Со всѣмъ тѣмъ счастіе послужило намъ въ сей разъ: мы не только нашли, тутъ осъ, но ось добрую, ось новую, ось не дорогую; а что всего лучше, хозяинъ двора выбѣжалъ къ намъ и съ пилою и съ топоромъ и самъ все нужное приладилъ и придѣлалъ. Но какъ бы то ни-было, но мы принуждены были промедлить тутъ не мало времени. Наконецъ, незадолго до захожденія, солнца, дотащились мы кое-какъ до Упской гати. Тутъ, услышавъ что черезъ перевозъ въ каретѣ переправиться никоимъ образомъ было не можно, поѣхали мы на мостъ, сдѣланный въ селѣ Языковѣ; но тутъ, къ крайнему нашему огорченію, нашли, что моста нѣкоторая часть была разобрана, чтобъ не ѣздили. Что дѣлать? Посылаю къ самому помѣщику, велю просить дозволенія переѣхать черезъ мостъ, просить, чтобъ мостъ велѣно было починить. Тотчасъ высланы были люди, отпрягли карету, и кое-какъ на себѣ перетащили. Ладно! Но все сіе задержало насъ опятъ на нѣсколько времени. Солнце уже садилось, а намъ надлежало еще объѣзжать далеко въ сторону одну рѣчку. Указали намъ гдѣ ѣхать. Дорога такая скверная, все на гору и подлѣ водороинъ, того и смотри, что полетишь стремглавъ. Принужденъ былъ выходить изъ кареты и мѣсить но грязи пѣшкомъ, чтобъ не опрокинуться. Лошади притомились, шли уже худо; ѣхать было еще далеко, дурно, грязно и по незнакомой дорогѣ. Тащиться мы часъ, тащиться другой, наступила уже ночь, и если бъ продлилось ненастье, то не знаю уже какъ бы намъ ѣхать; но, по счастью, небо прочистилось и сталъ свѣтить мѣсяцъ. Рады мы были уже и тому, и при свѣтѣ луны переправились чрезъ двѣ рѣчки; но въ Тулу не прежде пріѣхали, какъ уже въ одиннадцатомъ часу. Лошади на-силу насъ дотащили. Уже располагался-было я у Николы Зарытова ночевать, но мнѣ отсовѣтовали. Великую трудность имѣли мы ѣдучи и по Тулѣ. Мостовая скверная, дорога въ рядахъ изрыта была вся, на-силу проѣхать. Наконецъ, пріѣзжаю къ Пастухову. Всѣ давно уже тутъ спали. Я не велю никого будить и, дождавшись на-силу поотставшей кибитки, спѣшу ложиться спать. Надѣясь застать въ Тулѣ ужинъ; поѣли мы въ Дѣдиловѣ все, что ни взято было у насъ съ собою на дорогу; остался одинъ только ломтик ветчины. Я раздѣлилъ и сей съ товарищемъ своимъ Щедиловымъ. Итакъ, ужинъ былъ у насъ въ сей день прямо философскій, и очень, очень не дурной. Я радъ былъ, что довалился до постели, и спалъ какъ убитый.