Александр Королев - Илья Муромец

В общем, неудивительно, что в былинах, которые пропела собирателям политически грамотная Марфа Крюкова, Илья Муромец считает брак с бабой Латынгоркой, несмотря на «любовь великую», невозможным потому, что тогда ему пришлось бы «королем царить» в ее государстве, а он не хочет покидать Россию:

При этом наш богатырь не оставляет любимую, ездит к ней «каждый годик поры-времени», и детей у них даже двое — старший королевич Михаил Ильич (более ни у кого из сказителей не упоминающийся) и младший — Подсокольничек. Получается, отец их не бросает, он просто очень занят на далекой государственной службе. И дорогого ему сына Подсокольничка, которого Илья все-таки просмотрел и который, для вида помирившись с отцом, ведет себя как вредитель, богатырь убивает не потому, что сын хотел расправиться с ним, а из опасения за будущее родной страны:

Вообще заметно, что Марфа Семеновна очень ценила родственные связи. В этой связи Р. С. Липец отмечала еще одну особенность ее былин: сказительница «объединила большинство персонажей… родством с князем Владимиром и между собой как путем кровно-родственной связи, так и браков». Так, «Илья Муромец сделан двоюродным братом Добрыни и, таким образом, становится в родственные отношения к князю Владимиру, а через него королева Латынгорка с двумя его сыновьями, Михаилом Ильичом и Подсокольником, и Маринка Кандаловна с сыном Ильи Муромца Борисом. Возможно, что „микулинский род“, к которому принадлежит Настасья Микулишна, жена Добрыни, тождественен с „микулинским родом“ Микулы Селяниновича, упоминаемым в других былинах; если это так, Микула также включается в этот родственный круг». {503} Исследовательницу это почему-то наводит на «мысль о пережитках родового строя в системе родства, имевших место в древней Руси и по вековой традиции сохранившихся в былинах». Однако, скорее всего, в повышенном внимании к родственным связям героев сказывалась личная неустроенность М. С. Крюковой, всю жизнь занимавшейся воспитанием детей и внуков сестры. Потому-то в былинах Крюковой, как заметила сама же Р. С. Липец, «родственная связь большей частью осуществляется через племянников и племянниц князя Владимира (у него есть также сыновья и дочери, но сколько-нибудь существенной роли они в былинах не играют). Племянники имеются также почти у каждого из богатырей, с ними они являются на бой или богатырский съезд; есть и самостоятельные былины о них». {504}

Присутствуют в былинах М. С. Крюковой и актуальные темы классовой борьбы и международной солидарности трудящихся. Например, в былине о нападении на Киев Калина Илья Муромец расправляется с вражеским царем, но небольшая часть его войска бегством спасается от истребления:

Сочувствие к рядовым вражеским бойцам, рассчитанное на определенную реакцию с их стороны, проявляется и в другой былине М. С. Крюковой на тот же сюжет — только теперь Илья спасает Киев от войска царя Батая:

Поражение в войне заканчивается революцией во вражеской стране.

Любопытное воспоминание о характере творчества М. С. Крюковой оставила ученица Ю. М. Соколова, фольклористка Эрна Васильевна Померанцева: «Много раз я слышала от нее былину об Алеше Поповиче и братьях Петровичах. Каждый раз она спрашивала: „А как петь-то, как маменька пела или как дедушка Ганя?“ Независимо от ответа она пела по-своему и каждый раз немного по-иному. Как-то раз она пела былины в гостях у академика Ю. М. Соколова. Во время исполнения принесли угощение, и тут же в былине на пиру у князя Владимира наряду с традиционными лебедью белой, напиточками сладкими появились и водочка заморская, и прянички печатные, и даже „конфеточки во цветных оберточках“. Часто Марфа Крюкова заканчивала свое исполнение концовкой „Белому морю на тишину, Двине-реке на славу на великую“. Когда она пела свои былины московским студентам, она неожиданно кончила: „Синему морю на тишину, Москве-реке на славу на великую, а вам молодым советским людям на послуханье, на послуханье да на ученьице, на ученьице да на записываньице“.

Былины Крюковой наглядно показывают, какое в связи с процессом варьирования сложное дело хронологическое прикрепление фольклорного текста. Так, например, в былину об Алеше Поповиче, т. е. в текст, возникший, очевидно, в XIII в., она неожиданно вводила не только героя Смутного времени Скопина-Шуйского, но и советских пограничников. Среди известных нам сказителей Марфа Крюкова выделяется не только объемом своего репертуара, но и склонностью к импровизации. Я помню, как известный фольклорист Н. П. Андреев, послушав в исполнении прославленной сказительницы ряд классических сюжетов, отметил необычайную широту ее репертуара, а затем задумчиво сказал: „Если бы все сказители были похожи на Марфу Семеновну, у нас сейчас уже не было бы ни одной былины“». {507}

Однако развитие отечественной фольклористики в 1930-х годах вовсе не сводилось к описанным выше идеологическим просчетам и конъюнктурным нелепостям. Нельзя не согласиться с определением, которое дал тому времени упоминавшийся выше К. В. Чистов: «…Все же в целом это был период бурного развития фольклористики, ее „серебряный век“, если „золотым веком“ считать время взлета фольклористики в середине XIX в. и в начале его второй половины. Оба периода, кроме многочисленных исследований, оставили целую серию фольклорных сборников, ныне ставших уже классическими». {508} К сожалению, естественное течение дел не только в науке, но и в жизни нашей страны тогда было прервано начавшейся Великой Отечественной войной…

Вскоре после освобождения столицы республики в Петрозаводск приехали фольклористы В. Г. Базанов, А. В. Белованова и А. П. Разумова. Осмотрев сгоревшее здание Карело-Финского государственного университета, увидев здесь груды обуглившихся книг, ученые зашли в студенческое общежитие Вузовского городка, превращенного оккупантами-финнами в концлагерь. За Вузовским городком, в поселке Кукковка, располагался другой лагерь. В одном из серых бараков еще оставались старушки из Заонежья — бывшие заключенные, которых не успели отправить по домам. Здесь-то ученые и приступили к записи единственного тогда актуального в Карелии фольклора — плачей, в исполнении женщин-узниц. {509} Затем, осенью 1944 года, вместе с очередной партией освобожденных из неволи людей, экспедиция погрузилась на пароход и отправилась в Великую Губу, чтобы отсюда начать первое после страшной войны обследование селений Заонежского края. Увиденное поразило Базанова и его спутниц: «…В „красовитом Заонежье“, прославленном былевой поэзией, мы застали груды развалин. На каждом шагу виднелись следы недавних преступлений. Там, где колосились рожь и наливался овес, вырос бурьян, и кустарники покрыли пахотную землю. От крестьянских изб и разной деревенской утвари остались жалкие остатки. Все было предано огню или расхищено захватчиками». {510}