Александр Королев - Илья Муромец

Судя по всему, тогда в народе ходило много всяких «басен» о Лавре. Часть их воспроизвел Лассота; отразились они и в сочинениях других авторов, посещавших в XVI–XVII веках Киев. Например, французский инженер Боплан писал около 1640 года, что в пещерах Лавры «находится также тело св. Елены, особенно уважаемое. И показывается цепь, которой, по уверению отшельников, диавол бил св. Антония: она имеет силу изгонять злых духов из беснующихся». {305} Интеллектуал Кальнофойский, вероятно, решил очистить описание Лавры от выдумок «простого народа». Вот не понравился ему Чоботок (который, кстати, во времена Лассоты также в святые еще не попал), избивающий врагов сапогом, — долой! Или вот, в его схеме Ближних пещер, куда им был помещен инок Илья, упоминается святой отец Евстратий чудотворец, и «напрасно простой народ называет его каким-то Симеоновым голубком». {306} Понятно, что Евстратий постник — более достойный персонаж, нежели некий «Симеонов голубок»! Но в последнем случае замена более чем знаменательна. Кальнофойскому было важно поместить в пещерах Лавры мощи всех печерских старцев, упомянутых в Киево-Печерском патерике (истории возникновения обители, составленной в начале XIII века). Опираясь на Патерик, Кальнофойский определяет и то, что Илья жил за 450 лет до него. Тут нет никакой конкретной даты, это не год рождения и не год смерти (хотя в популярных публикациях об Илье Муромце частенько указывается дата смерти Ильи — 1188 год, вычисляемая искусственно — путем отнимания 450 лет от 1638 года — даты издания книги Кальнофойского). Это просто нечто неопределенное, вроде «ста лет тому назад». Кальнофойский не мог сказать ни 500, ни более того — он бы тогда попал во временные рамки, в которых протекает повествование Патерика, а Илья в тексте не упоминается (потому-то, наверное, и его портрет не было смысла помещать в издание памятника 1661 года). Но Кальнофойский, занимаясь своими историческими изысканиями, мог, как и ранее Лассота, услышать предание о наличии когда-то в Киеве могилы Ильи. Так почему бы и это имя не поставить на службу обители, заменив им почитавшегося простым людом Чоботка (повторяю, ничего общего не имевшего с Елией Моровлином)?

Но кто такой этот Чоботок, чье место столь бесцеремонно занял Илья Муромец? Судя по прозвищу и подвигам, о которых рассказывает Лассота, это, вероятно, чеботарь, то есть сапожник, или усмошвец (старославянское «усма» — это выделанная кожа, отсюда «усмарь» — кожевник, скорняк). {307} В Никоновской летописи под 1001 и 1004 годами, после заголовка «Богатыри», среди прочих упоминается некий Ян Усмошвец, вместе с Александром Поповичем обороняющий Киев от печенегов. При этом сообщается, что он тот самый, что когда-то убил печенежского богатыря. {308} Об этом подвиге сообщает уже «Повесть временных лет» под 992 годом: князю Владимиру был нужен боец для поединка с печенежским богатырем, но таковой не находился. «И стал тужить Владимир, посылая по всему войску своему, и пришел к князю один старый муж, и сказал ему: „Князь! Есть у меня один сын меньшой дома; я вышел с четырьмя, а он дома остался. С самого детства никто его не бросил еще оземь. Однажды я бранил его, а он мял кожу, так он рассердился на меня и разодрал кожу руками“. Услышав об этом, князь обрадовался, и послали за ним, и привели его к князю, и поведал ему князь всё. Тот отвечал: „Князь! Не знаю, могу ли я с ними схватиться, но испытайте меня: нет ли большого и сильного быка?“ И нашли быка, большого и сильного, и приказал он разъярить быка; возложили на него раскаленное железо и пустили быка. И побежал бык мимо него, и схватил быка рукою за бок и вырвал кожу с мясом, сколько захватила его рука. И сказал ему Владимир: „Можешь с ним бороться“. На следующее утро пришли печенеги и стали вызывать: „Где же муж? Вот наш готов!“ Владимир повелел в ту же ночь облечься в доспехи, и сошлись обе стороны. Печенеги выпустили своего мужа: был же он очень велик и страшен. И выступил муж Владимира, и увидел его печенег и посмеялся, ибо был он среднего роста. И размерили место между обоими войсками, и пустили их друг против друга. И схватились, и начали крепко жать друг друга, и удавил муж печенежина руками до смерти. И бросил его оземь. И кликнули наши, и побежали печенеги, и гнались за ними русские, избивая их, и прогнали. Владимир же обрадовался и заложил город у брода того и назвал его Переяславлем, ибо перенял славу отрок тот. И сделал его Владимир великим мужем, и отца его тоже». {309}

Этот рассказ «Повести» часто приводится в качестве доказательства того, что «сложение эпического цикла вокруг Владимира I Святославича началось уже в XI веке». {310} И хотя высказываются сомнения в том, что в основание летописного сообщения легло именно поэтическое произведение, а не обычное прозаическое предание, сходство с былиной, несомненно, имеется. Например, «единоборство — условный поэтический прием, особенно характерный для былинного творчества. Прием контраста, примененный в сказании для портретной характеристики борцов (русский — обыкновенный человек, печенежин — богатырь-гигант), также характерен для былинного творчества». {311}

Любопытно, что Никоновская летопись, повторяя рассказ об этом подвиге, называет героя просто «некий усмошвец». {312} О богатырских сюжетах Никоновской летописи уже шла речь выше. Как и в случае с Александром Поповичем, история Яна Усмошвеца имеет фольклорное происхождение. Однако в то время, как Илья Муромец в раздел «Богатыри» не попал, Ян Усмошвец упомянут в нем даже дважды — явное свидетельство популярности образа. Конечно, ничего общего летописная история о подвиге юноши-кожемяки с тем, что поведали киевляне Лассоте, не имеет. Летописный кожемяка убил печенежского богатыря и дрался с прочими печенегами не сапогом. Хотя не исключено, что послу Рудольфа II рассказали лишь одну из «басен» о Чоботке, своеобразно объясняющую его прозвище. Таким образом, мы, возможно, имеем разные истории об одном и том же герое.

Вероятно, предания о Чоботке в Киеве были не менее популярны, чем о Яне Усмошвеце в Москве. И вплоть до выхода в свет в 1638 году сочинения Кальнофойского монаха Киево-Печерской лавры были твердо уверены, что в их пещерах покоится именно Чоботок. Недаром один русский паломник первой половины XVII века среди прочих лаврских достопамятностей указывал: «Да еще человек именем Чеботок в пещере вкопал себя по плечи и сказал перед Спасом: „До тех пор не изыду от сего святого места, дондеже земля обновится ко Страшному и Праведному дню Судному; якоже Бог благоволит, тако и будет“». {313} То, какую путаницу замена Чоботка Ильей Муромцем внесла в народные предания о герое-кожемяке, видно из малороссийской сказки о неком Илье-швеце: царь отдал дочь в жертву змею, но она ему понравилась, и чудище стало жить с ней. Как полагается, выведав от противоестественного любовника, кто его может убить, царевна с голубями отправляет письмо отцу с просьбой направить на ее спасение этого героя — Илью-швеца, который и убивает змея. {314} Как известно, в сказках противником змея выступает Никита Кожемяка (то есть Усмошвец). Илья-швец — это соединение Муромца и Кожемяки (Чоботка). {315}