Фрэнси Эпштейн - Война Фрэнси

Но гвоздем программы была Здена с песнями из немецких оперетт, эстрадными номерами из репертуара Восковца и Вериха и других авангардных антифашистских авторов.

Все представление стало плодом огромной любви: для репетиций заключенные жертвовали дневными перерывами и ломали голову над тем, как поставить все действо на двух языках. У них и в мыслях не было подгонять чешскую версию под немецкую.

Репетировали ночи напролет и два воскресенья при тусклом свете одной керосиновой лампы. Все работали вместе, не думая о личной выгоде. Портные шили костюмы, не ожидая никакой награды, и даже Гретта и А-4116 были вежливы друг с другом.

К Рождеству 1944 года все было готово. Светильники проверили, занавес из четырех одеял был на месте, и оркестр — квартет, который должен был дуть на расчески, обернутые папиросной бумагой, — стоял наготове. В зале появились Шписс и его свита. Они заняли первый и второй ряды. На почтительном расстоянии от них сели остальные заключенные. Началась увертюра, и свет погас. Электричество отключилось.

С редким для себя добродушием Шписс послал своих подчиненных в Kommandantur за керосиновыми лампами, и шоу продолжилось. Занавес открылся: на тускло освещенной сцене с деревяшкой, прижатой к плечу, словно это была винтовка, стояла Здена в роли одинокого солдата и пела своим медным хриплым голосом удивительно подходящую песню из немецкой оперетты:

Оркестр не отрывал взгляд от немцев, пока дул в свои расчески-гармоники. Гретта в одиночку исполнила сладострастное танго, а Шписс смотрел на нее не отрываясь и облизывал губы, в то время как его подчиненные сидели рядом в полном недоумении. Публика не могла решить, что интереснее: происходящее на сцене или в первых рядах. Но как бы там ни было, вечер прошел на ура. А когда концерт закончился, Шписс приказал Гретте и ее помощникам пройти в Kommandantur , откуда они вернулись с салями, хлебом и маринадами для всех участников представления.

В следующие два вечера свет не отключали, а сам концерт только выиграл от того, что все актеры могли играть на родном языке. После этого отношение немцев немного изменилось, а Шписс даже обмолвился Мими, что прежде и не замечал, что заключенные — женщины, и очень даже симпатичные. И почему некоторые из них не немки!

Несколько дней все только и говорили, что о концерте, и, несмотря на ужасную погоду и бесконечные ежедневные страдания, они воспряли духом. В канун Нового года Шписс вновь завел одностороннюю беседу с А-4116 и уверял ее, что война скоро закончится:

— Теперь ждать осталось недолго, скоро ты отсюда уедешь. Видишь ли, наши ученые изобрели новое оружие. Конечно, это строго секретно, но с его помощью мы отколем Англию от Европы.

— Но Sturmbannführer , и что же будет делать Англия? Дрейфовать к Канаде?

— К Канаде? А это где? В любом случае, когда мы выиграем войну, тебя переселят на прекрасный остров Мадагаскар. Так сказал фюрер.

С этой забавной новостью А-4116 вернулась в лагерь, чтобы вместе с подругами отпраздновать Новый год. Ее опьянила простая водопроводная вода, оптимистическая сводка новостей от «сражающихся французов» и еще одна неожиданность: почти все охранники пришли к ним поздравить их с праздником.

1945 год начался тяжело. Стояли лютые морозы, очередь в больницу по утрам становилась все длиннее, и первая смерть от пневмонии не заставила себя ждать. Шписс настаивал на том, чтобы гроб изготовили в лагере своими силами, и вручил А-4116 чертеж конусообразного ящика. Все ее протесты касательно того, что по еврейским обрядам тело должно быть захоронено в гробу из шести досок, остались без внимания, и после того, как она безрезультатно пыталась распилить доски по его инструкции, он оттолкнул ее и сам сделал гроб.

Дров было мало, их запас ограничивался тем, что рабочим бригадам удавалось «организовать» из развалин городских домов. И даже если их было достаточно, маленькие чугунные печки в углу барака почти не грели. Все постоянно мерзли и кашляли, некоторые — кровью. Водопроводные трубы и слив у выгребной ямы замерзли, а ее содержимое оказалось кругом разлито. Осмотрев это зловонное месиво, Шписс выдал А-4116 пару высоких резиновых сапог, трехметровый железный шест и приказал ей зайти в эту жижу и проделать сливное отверстие. Она сделала несколько дырок во льду, и дерьмо осело, но на другой день эти дырки снова замерзли.

Раз в два дня А-4116 приходилось заходить в эту вонючую яму, и в конце концов ее запах намертво пристал к ней, а люди, даже издали завидев ее, сворачивали с дороги. Соседки жаловались, что им приходится спать с ней в одном бараке, но идти было некуда. Китти пыталась обратить все в шутку, но смешного было мало. На помощь А-4116 пришли теплые дни.

Однажды утром в конце месяца, согнувшаяся от боли Мими, шатаясь, при помощи Гретты прошла через лагерь к лазарету. А-4116 пошла за ними и осталась ждать у двери на случай, если им понадобится помощь. Но несколько часов все было тихо, ни звука. Большинство из тех, кто работал в лагере, даже не знали о той драме, что разыгрывалась сейчас в лазарете. Наконец, ближе к вечеру, перед тем как остальные вернулись с работ, раздался тонкий детский плач. Через мгновение он прервался, а еще через десять минут Гретта и доктор К. вышли на улицу с коробкой из-под обуви и направились к воротам. Они что-то быстро сказали охраннику, и тот проводил их в примыкавший к лагерю лес. А когда эта троица вернулись, в руках у них ничего не было. Все произошедшее покрыла пелена молчания, и через три дня Мими уже сидела за пишущей машинке в кабинете Шписса. Позже доктор К. сказала, что это был здоровый мальчик, который мог бы жить.

Наконец-то пришел приказ отправить в Нойенгамме (большой лагерь для мужчин) грузовик, чтобы забрать неоднократно реквизированную обувь. Когда группа доставки приехала на место, сопровождавший их охранник ушел подписать какие-то бумаги, а девушки под присмотром другого солдата ждали его на скамье в административном здании. Тот бросал на них откровенно похотливые взгляды, пока наконец не остановился прямо перед ними, широко расставив ноги.

— Вы, что ли, НОВЕНЬКИЕ?

— Новенькие? Вы о чем?

— О борделе, разумеется.

— Нет-нет, мы еврейки и приехали забрать обувь в лагерь Нойграбен.

Он тут же отвернулся, плюнул и больше не смотрел в их сторону, будто его гадюка укусила. Загружая в грузовик около сотни сандалий для пятисот заключенных, девушки сошлись во мнении, что есть и свои плюсы в том, чтобы быть еврейкой.

Дела на фронте становились для немцев все хуже и хуже, и даже убежденные патриоты Германии начали сомневаться в том, что в новостях, рассказывающих, будто перегруппировка сил была заранее спланирована и поможет победить, говорят правду. Настроение Шписса и его приспешниц было ужасным, и он пришел в ярость, когда во время appell выяснилось, что еще одна женщина беременна.