Фрэнси Эпштейн - Война Фрэнси

У Марго, которая жила вместе с родителями в квартире на Вацлавской площади, когда я появилась на свет, были другие трудности. После освобождения из Маутхаузена она вернулась в Прагу вместе с чешским полковником, узником того же концлагеря. Но, будучи бывшей гражданкой Германии, она не смогла остаться в Чехословакии, высылавшей немецких элементов. В 1949 году она эмигрировала в только что созданное государство Израиль, где познакомилась с берлинцем по фамилии Бир. Удивительно, но эти двое жили в старом арабском доме на территории французского монастыря в иерусалимском Эйн-Кереме. Несколько лет она работала в магазине одежды, детей у нее не было, и она стала моей второй мамой, когда я училась в университете в Иерусалиме. Тогда она многое поведала мне об их с мамой отношениях во время войны.

Выжившие чешские еврейки поддерживали тесную связь. Они обменивались текущими новостями из жизни и историями военных лет, кто что кому сделал и что это означает теперь, когда война закончилась. Они обсуждали трансляцию слушаний по делу Эйхмана [71] Отто Адольф Эйхман (1906–1962) — оберштурмбаннфюрер СС, заведовавший отделом гестапо, который отвечал за «окончательное решение еврейского вопроса». После окончания войны бежал в Южную Америку, где его и обнаружили агенты израильской разведки МОССАД. Эйхмана перевезли в Израиль, где его судили и приговорили к высшей мере. в 1961-м, все фильмы о войне: «Ночь и туман» (1959), «Нюрнбергский процесс» (1961), «Ростовщик» (1964), «Магазин на площади» (1965) — и каждую прочитанную книгу. Вероятно, Фрэнси была самой начитанной среди подруг. В Праге она посещала французскую, немецкую и английскую школы и была знакома с классической литературой этих стран. Еще она любила русских писателей. Каждое воскресенье она читала «Нью-Йорк таймс бук ревью» и заказывала книги из Нью-Йоркской публичной библиотеки. Она любила романы Владимира Набокова, а среди авторов, переживших концлагеря, она обожала Примо Леви [72] Примо Леви (1919–1987) — итальянский поэт, прозаик и переводчик еврейского происхождения. .

Я не знаю, читала ли она книги Ольги Ленгиел, Джизеллы Перл, Владки Мид и других женщин, прошедших через концлагеря и опубликовавших автобиографии в конце сороковых, но я точно помню, что в 1961 году она купила автобиографический роман Здены Бергер «На следующее утро». В 1964 году «Таймс бук ревью» опубликовало рецензию на перевод романа Ильзе Айхингер «Иродовы дети», основанный на ее воспоминаниях о детстве, которое она, будучи наполовину еврейкой, провела в оккупированной Вене. Так Фрэнси узнала, что ее двоюродная сестра Ильзе стала в Австрии известной писательницей. Она написала ей и восстановила контакт с австрийской ветвью Рабинеков, ныне разбросанной по миру, которые считали ее погибшей. На протяжении последующих десятилетий она вновь и вновь рассказывала им свою историю.

Я не знаю, когда Фрэнси задумала написать эту книгу. Возможно, она никогда не переставала думать о той тетради писем к матери, которую она вела в Нойграбене и которую ее заставили сжечь постранично. В середине 50-х она рассказала многое из того, что происходило с ней в лагере: сначала враждебно настроенному немецкому доктору, который оценивал нанесенный ей за время войны вред с целью назначения компенсации, а затем расположенному к ней американскому психоаналитику. В феврале 1974-го она пересказала их в хронологическом порядке для уникального в то время проекта Вильяма Е. Вьенера «Устная история американских жертв холокоста», для которого на аудиопленку было записано более двухсот свидетельств. Ей тогда было чуть больше пятидесяти.

Возможно, именно это возвращение к пережитому подтолкнуло Фрэнси к тому, чтобы завершить свои мемуары. Она назвала их «Туда и обратно» — едкая отсылка к тому путешествию из Праги в Терезин, затем в Освенцим, Гамбург, Берген-Бельзен, Целле и, наконец, снова в Прагу, которое она совершила во время Второй мировой. В предисловии, которое Фрэнси озаглавила как «Объяснение», она пишет: «Почему я чувствую, что должна отдать свой голос великому хору, состоящему из статистических данных, отчетов, психологических исследований и в разной степени успешных осмыслений в литературе и кино? Я не знаю, но, возможно, так я забочусь о своих детях и их поколении, которые кажутся мне такими же беспокойными, какой когда-то была и я. Их раздражает существующее положение вещей, и они ищут утешение в наркотиках.

Как только дочь заметила татуировку у меня на руке, она начала задавать вопросы и с тех пор не останавливалась. Может быть, это вызвано и естественным для девочки отождествлением с матерью. Сыновья никогда не проявляли особого интереса к этой теме. Когда мы касались этого вопроса, они выказывали едва заметное раздражение или скуку.

Дети зачастую ничего не знают о внутренней жизни родителей, о том, что ими движет и какой отклик в них вызывают те или иные события. Я не могу оставить им состояние, но могу попытаться нарисовать честный портрет их матери в молодости и рассказать о том, как я справлялась с жизненными трудностями. Возможно, это даст им понимание природы человека и ужасно развращающей силы власти в руках тех, кто узурпировал ее при содействии равнодушного, запуганного и недовольного населения.

Решающим фактором стала поездка в Колорадо к друзьям, чьи предки обосновались на Западе. Я оказалась среди молодых людей, далеких от событий тех лет. В колледже они изучали историю 20-го века. Факты о Второй мировой поразили их воображение, и они завалили меня вопросами о том, что пережили непосредственные участники этого безумия. Их не сдерживала деликатность старших, и они убедили меня, что их поколение действительно хочет знать, что же со мной произошло, и попытается поставить себя на мое место. Как и мои дети, они отчаянно пытались найти raison d’être [73] «Смысл существования» ( фр .) в мире, полном несправедливости, насилия и угнетения. Они участвовали в политических акциях протеста, уклонялись от призыва в армию или бежали от реальности. И тогда я подумала, что, возможно, если бы мои современники, особенно в Германии, высказывали бы свои сомнения и мысли более осмысленно и убедительно, то, может быть, мы бы избежали массового истребления и террора гитлеровской эпохи».

В 1973–1974-х годах, когда, как мы думаем, Фрэнси заканчивала свои воспоминания, Германию по-прежнему разделяла Берлинская стена. Ричард Никсон всеми правдами и неправдами пытался усидеть в президентском кресле после слушаний в сенате по поводу Уотергейтского скандала. Движения за права человека, феминистки и война во Вьетнаме разделили Америку. А в Израиле в 1973 году «война Судного дня» вновь поставила под вопрос существование евреев (и, в частности, Марго). Фрэнси и ее клиенты обсуждали эти вопросы во время примерок. Среди них были и беженцы с похожими историями. Но были и американцы, не имеющие никакого отношения к Европе или евреям.