Николай Козлов - Хранить вечно

Теперь, после разгрома левоэсеровского логова в Москве, Берзин уже не сомневался, что энергия и мужество помогут ему выполнить новые боевые приказы, какими бы трудными и опасными они ни оказались. Беспокоило только, что простреленная в семнадцатом нога на каждый шаг отзывалась глухой ноющей болью.

Мучило и то, что пришлось на время расстаться с мечтой юности. На время! Он в это твердо верил. Большинство людей занимается не своим делом, потому что не знает чем нужно заняться. Но Берзин чувствовал, в чем его истинное призвание. А может, во время войны судьба указала ему новое предназначение?

Бастионная горка — привлекательный уголок для влюбленных в Риге. На этом месте, где когда-то поднимался грозный крепостной вал, давным-давно разросся тенистый парк.

Эльза не раз приходила сюда вместе с Эдуардом. У Бастионной было хорошо в любое время года, но лучше всего бродить здесь осенью. Они гуляли среди вековых лип и каштанов. Из укромного уголка у старой липы можно было подсмотреть, как по зеленовато-серому гравию аллеи передвигаются трепетные блики солнца, услышать, как шепчутся листья. Можно было многое сказать друг другу без слов.

Они на время забывали, что у крутой излучины Даугавы полыхает война, что в город каждый день привозят убитых, раненых, изувеченных, что Эдуарду надо возвращаться туда, в окопы на «Остров смерти» [3] «Островом смерти» в 1916 году русские солдаты и латышские стрелки частей 12-й армии называли Икшкильское предмостное укрепление на дальних подступах к Риге, на левом берегу Даугавы, в районе Икшкильского моста. Немцы беспрестанно атаковали и обстреливали артиллерией русские войска на узкой полоске берега. .

Эльзе не хотелось верить, что непонятное, страшное, чудовищное, двигающееся с юго-запада, может подползти к Даугаве, Риге, Бастионной горке. Но однажды, когда они любовались багровым закатом, который заплеснул полнеба над городом, Эльза вдруг прижалась к Эдуарду, будто искала защиты.

Он увидел бледное, почти белое лицо, расширенные потемневшие карие глаза.

— Что с вами? Вам плохо? — бережно и осторожно обнял он Эльзу.

— Нет, мне страшно. Это как кровь… У нас в школе говорят, что скоро всех погонят туда… Всех!

Как она все-таки робка и наивна, словно ребенок. В сущности он ненамного старше — ей двадцать, ему — двадцать один. Но ему и в голову не придет верить каким-то нелепым слухам.

— Мало ли что говорят. И стоит ли из-за этого расстраиваться? Все кончится хорошо, вот увидите, — уверял он. Потом, взглянув на ее побледневшее лицо, сказал:

— Что ж мы стоим? Вы так легко одеты… Простудитесь! Вон как потянуло с залива.

Они вышли на аллею. Ветер гнал по каналу быструю рябь. Сухие листья кружились над водой. На ветру трепетало светлое ситцевое платье Эльзы, развевались темно-каштановые волосы. Шелестящий разноцветный лиственный ковер устилал аллею. Лиловое небо над Старой Ригой тускнело.

Эльза и Эдуард ускорили шаг. Вдруг Эльза шепнула:

— Смотрите скорее… Сюда… Видите? Они плывут против ветра!

По каналу наперерез волне плыла пара лебедей. Большой лебедь, гордо выгибая шею, рассекал невысокие, но быстрые волны, а подруга плыла бок о бок и поминутно прятала голову под его крыло. И вместе с ними убегал вспененный след. Они спешили укрыться от непогоды в домике на берегу, там, где через канал перекинут горбатый мостик.

— Лебедь никогда не оставит подругу в беде, — сказал Эдуард. — Это очень дружные птицы!

— И подруга никогда не оставит его, что бы ни случилось, — добавила Эльза.

Лебеди скрылись за изгибом канала, а Эльза и Эдуард пошли к выходу. Все сильнее гудел парк, зловещая темная туча надвигалась на южную окраину города.

На главной улице было многолюдно. Призывно светились витрины магазинов, кафе. Катились пролетки с веселыми нарядными господами и дамами. На ливреях строгих извозчиков блестели бляхи. Из раскрытой двери кабака доносились голоса подвыпивших гуляк.

Эльза и Эдуард безразлично проходили мимо крикливых реклам торговых фирм, пестрых афиш, вещавших о новинках сезона, мимо сурового скучающего городового.

А на площади равнодушно взирал на прохожих каменный монумент с двуглавым орлом, и, застыв, тоже как монумент, стоял рядом городовой. Все казалось заранее размеренным и несокрушимым, будто и не было войны.

И только мальчишки-газетчики, захлебываясь, выкрикивали последние сообщения из вечерних выпусков газет:

— Армия Гинденбурга подошла к Варшаве! Германские дредноуты «Гебен» и «Бреслау» обстреляли Феодосию и Одессу…

— В портах взрывы и пожары!

Эльза и Эдуард расстались, когда над сонным каналом поплыли таинственные тени…

С фронта от него пришла лишь одна открытка. Эдуард нарисовал солдатский блиндаж с железной печкой. На ней — помятый чайник, брезентовое ведро на гвоздике. На обороте несколько слов: «Сердечный привет из моего дома. Эдис. 17.3.16».

А в феврале семнадцатого из штаба четвертого Видземского полка пришла неожиданная весть: прапорщик, полковой адъютант Эдуард Берзин тяжело ранен и эвакуирован в один из госпиталей Петрограда.

И Эльза поехала туда. Столица встретила ее толпами людей. По улицам шагали батальоны солдат, ехали грузовики. Гарцевала конная полиция. Колонны демонстрантов несли красные знамена и транспаранты с лозунгами: «Да здравствует армия и народ!», «Да здравствует демократическая революция!», «Свобода, братство и равенство», «Долой царя!», «Долой войну!».

По Невскому беспрерывно текла вышедшая из берегов человеческая река. Штатские смешались с увешанными крестами бородачами в солдатских шинелях и папахах. А на каждой улице дорогу Эльзе преграждали толпы, знамена, оркестры.

Петроград шел навстречу Февральской революции.

Эльза с трудом добралась до Сергиевской. Разыскала в палате обросшего, с впалыми глазами, не похожего на себя Эдуарда. И сделала все, чтобы врачи отказались от ампутации ноги…

На голубом конверте, сохранившем тонкий запах духов, четкими латинскими буквами было написано по-русски.

РОБЕРТУ ГАМИЛЬТОНУ БРЮСУ ЛОККАРТУ, специальному уполномоченному британского военного кабинета. Москва. Хлебников переулок, 19, квартира 24.

Хотя адрес был аккуратно написан печатными буквами, Локкарт сразу определил: письмо от жены.

Вскрыв конверт, он пробежал глазами прыгающие строчки. Видно, писала, очень волнуясь.

Локкарт так и знал — снова предупреждает о том, что его политические акции в Лондоне продолжают катастрофически падать.

Но ведь он уже сделал выводы и переменил курс. Теперь все совсем не так, как было в мае, когда от жены пришла тревожная телеграмма. Он выучил ее наизусть.