Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

В Коктебеле было много непосредственности, выдумки, все были талантливы, им не надо было репетировать. Разыгрывались импровизированные спектакли, шаржи, маскарады.

Это увлечение хитонами, Посейдонами не было желанием воскресить красоту древней Эллады, любованием всем ее бытом, нравами. Нет! Сделать быт красивым и разлить красоту по всему быту — вот цель, которую ставили перед собой собравшиеся у Макса. Пожалуй, даже не ставили такую цель, а она возникала как естественное желание игры, после тяжелой и напряженной работы за письменным столом или в художественной студии. После работы так хотелось петь песни, сочинять гимны, жечь костры, веселиться от всей души. И все это хочется обставить красиво. Вот почему возникали обрядовые шествия, пластические танцы. Нужны не только красивые праздники, но и красивые будни.

Макс Волошин умел вдохнуть в собравшихся какой-то постоянный жизненный гимн, зарядить их каким-то плясовым ритмом жизни. И освобожденные от городских условностей, от сковывающей движения одежды, от машинной техники, молодые художники, артисты, писатели сами находили формы этого игрового ритма жизни.

В это лето родилась одна забавная шутка, которая потом долго служила предметом серьезных разговоров. М. Волошин и Е. Дмитриева затеяли игру: послали в журнал «Аполлон» ее стихи под псевдонимом Черубина де Габриак.

В «Хронике» журнала «Аполлон» (№ 2) появилась заметка Макса Волошина «Гороскоп Черубины де Габриак»:

«Когда-то феи собирались вокруг новорожденных принцесс и каждая клала в колыбель свои дары, которые были, в сущности, не больше, чем пожеланиями. Мы — критики тоже собираемся над колыбелями новорожденных поэтов. Но чаще мы любим играть роль злых фей и пророчить о том мгновении, когда их талант уколется о веретено и погрузится в сон. А слова наши имеют начальную силу. Что скажут о поэте — тому и поверят. Что процитируем из стихов его — то и запомнят. Осторожнее и бережнее надо быть с новорожденными.

Сейчас мы стоим над колыбелью нового поэта. Это подкидыш в русской поэзии. Ивовая корзина была неизвестно кем оставлена в портике Аполлона... Аполлон усыновляет нового поэта...»

Вся статья была выдержана в серьезных тонах, и никто, во всяком случае, и не догадался, что это была очередная мистификация. В этом же номере было напечатано двенадцать стихотворений Черубины де Габриак и объявлялось, что в портфеле редакции есть еще ее стихи. Шутка шуткой, но добились своего: в следующем номере «Аполлона» Иннокентий Анненский признавался в том, что стихи Черубины де Габриак породили в нем «какое-то неопределенно-жуткое чувство». Толстой работал в это время над рассказами «Соревнователь» и «Яшмовая тетрадь», завершал работу над книгой стихов «За синими реками».

«Рассказы «Соревнователь» и «Яшмовая тетрадь», написанные летом 1909 года в Крыму, я считаю началом моей работы над художественной прозой», — писал впоследствии Толстой в своей автобиографии.

Макс Волошин как раз в это время переводил рассказы французского писателя Анри де Ренье. Некоторые из них читал Алексею Толстому, который, слушая их, все время восхищался кристаллической формой письма, поистине графической четкостью образов. Почему так у него получается? Современность зыбка, непрочна, все современное казалось мелким, незначительным, все ускользало, не поддаваясь художественному усвоению. Напротив, давно минувшее устойчиво в своих формах, незыблемо по языку и стилю. К прошлому Толстой обратился для того, чтобы научиться владеть прозаической формой письма. Именно к этому времени у него возникли сомнения, стоит ли ему писать стихи. Может, остановиться на прозе? А о чем писать? К семейным хроникам, о чем говорили с Волошиным в Париже, он еще не готов. Слишком много он связывал с этой темой. Все это угнетало Алексея Толстого. И снова Макс Волошин вывел его из тупика, словно приоткрыл отдушину, и он мог вздохнуть полной грудью.

Как раз в это время в письме к И. Ф. Анненскому (1909 г.) Алексей Толстой признается в своей полной беспомощности продолжать заниматься поэзией вообще, и символистской в частности: «Я никак не могу найти ряда моих символов для нынешнего дня, облечь пережитое вчера в формы искусства. Древность же окрашена в прекрасные цвета, и легко брать от нее то, что пришлось по душе, по плечу. И лирические переживания тоже облекаются в старые одежды и, желая, не могу натянуть на них фрака — лопнет».

В это время, в 1909 году, он особенно явственно ощутил в себе противоречие: с какой стати он, такой толстый, здоровый, сильный человек, полдня мучается в поисках рифмы. Когда он стал понимать, что такое настоящие стихи, писалось медленнее. Ему становилось смешно от того, что у него перестали получаться стихи. Он стал к ним равнодушен. «Это объясняется, конечно, тем, что у меня не было темперамента поэта. Я никогда не был поэтом», — признавался Алексей Толстой позднее.

Он уже пробовал писать прозу. «Старая башня», «Архип»...

«Летом 1909 года я слушал, как Волошин читал свои переводы из Анри де Ренье. Меня поразила чеканка образов. Символисты с их исканием формы и такие эстеты, как Ренье, дали мне начатки того, чего у меня тогда не было и без чего невозможно творчество. Формы и техники», — писал в автобиографии Алексей Толстой.

Казалось бы, древность окрашена в прекрасные цвета, и легко брать от нее то, что по плечу. На деле все обстояло сложнее. Он взял два сюжета на одну и ту же тему. Рассказ «Соревнователь» начинается с того, что дядюшка наставляет племянника, но их беседа неожиданно прерывается. К помещику приезжает старый приятель с воспитанницей Настенькой, недавно овдовевшей. Петербургская красавица пленила старого гусара. Но успеха добивается молодой и красивый племянник. И когда все разбрелись по своим комнатам, дядюшка, кряхтя и охая, взбирается на крышу, вынимает из кармана подзорную трубу, и то, что он увидел в комнате Настеньки, повергает его вниз. С криком: «Подлец! Зарезал без ножа!» — дядюшка обрушивается с крыши в крапиву.

«Яшмовая тетрадь» несколько иного характера. Дворянин с тетрадью в яшмовом переплете прогуливается по стриженой лужайке и усталыми глазами посматривает то в тетрадку, то на деревенских девушек и парней. «Граблями шевелят девушки сено, а парень мечет его на воз, где, подхватывая охапки, прыгает другой, словно черт, и покрикивает, заломив гречушник».

Вот первые прозаические опыты Алексея Толстого. Работая над ними, его чрезвычайно смущало одно обстоятельство: он никак не мог понять, какая из форм данной фразы наилучшая. «Недочеты, — вспоминал он позднее, — я скрывал под стилизацией (XVIII век)».

Рассказы Алексей Толстой послал в Петербург, и вскоре они под общим названием «Два анекдота об одном и том же» появились в альманахе «Любовь» (1909 г.), выходящем при «Новом журнале для всех». Рассказы Алексей Толстой дал с посвящением К. Сомову: «Меланхолия, мечтательность и отвага — спутники счастливого любовника, и горе тому, кто, не чувствуя в себе одного из этих качеств, отважится на похождение, достойное быть осмеянным».