Виктор Петелин - Заволжье: Документальное повествование

Еще через пять дней Алеша писал: «Милая мамуня, сейчас получили твое письмо, — где ты пишешь, что Нехама (Хмельницкая. — В. П. ) вас надула. У меня кулаки чешутся выбить семь зубов у ней. У меня теперь целая неделя отдыха. Я работаю, читаю исполняю в самом крохотном виде роль надсмотрщика. Лен у нас так хорош, что папа его не решился косить, а выдернул, третеводни его начали молотить вальками, но работа идет очень тихо, потому что он еще сыроват. Подсолнушки мы срезали в два с половиной дня, молотить их еще не начали, сыры, да перемочки все выпадают. С пшеницей беда: десятин тридцать стоит на корню и поэтому молотить еще не начинали, думаем начать недели через две. Погода стоит сейчас неприятная ветер, холод и изредка дождь. Минька третьего дня спросил Наталью, куда уезжает Филип. Когда Наталья сказала ему, что за барыней, то он принялся креститься и повторять: «слава тебе Господи, слава тебе Господи, теперича я буду собирать для барыни яички, она може даст мне одно»... Сегодня у нас прикащик Шехобалова толстый в синей засаленной поддевке чистый купчина и притом длинные волосы намасленые, борода седая, не элегантный субъект...»

Вскоре закончили молотить подсолнушки. Хорошенькое место для них в амбаре заняли, писал Алеша матери. Просо тоже обмолотили, с двух десятин вышло шестьсот пудов. Машину пустили, идет хорошо, без поломков. Только соломы масса, а зерна мало, таков урожай.

В конце августа Алеша как заправский хозяйчик принимал участие в усмирении «бабьего» бунта: «...У нас тут на днях был бунт с бабами (папа) их усмирял и которых прогонял а я стоял ввиде пограничного стража с вилами и обыскивал контрабанду. Бунт был ночью, начинался два раза мы его укротили и пошли спать наработавшись всласть. Ждем тебя с страшным нетерпением. Целую тетю Машу... Нехаме бей зубы Попову плюй в морду, а сама приезжай.

Леля».

Деревенские рябятишки сразу почувствовали в нем молодого барина. Когда он вместе с ними играл в снежки, ходил стенка на стенку, катался на пруду, Алеша, живой, подвижный, несмотря на свою полноту, мало чем отличался от них, может быть, только большей выдумкой и фантазией в играх и забавах. Сейчас они увидели в нем «барчонка», который волен распоряжаться и наказывать. И сразу, конечно, заважничал, загордился. А это редко когда прощают в деревне. Ребята решили проучить его. И когда он однажды оказался на полевом стане один, ребята подстерегли его, окружили и стали махать кнутами, а один из них, уже не раз отличавшийся своими злыми проказами, неожиданно махнул перед ним шубой, и лошадь скинула Алешу. Не очень приятно, но важности немного поубавилось.

Так что Алеша Толстой рано узнал о социальном различии людей и их положении в обществе, Пусть хутор Сосновка был заложен и перезаложен и давал небольшой доход, а мать внушала ему мысли о равенстве людей, жизнь учила его другому. Да, он был добрым, гуманным, честным, знал, что надо сеять разумное, вечное, но как только народ начинал «бунтовать», он сразу становился на точку зрения барина.

Только Алеша узнал из письма матушки о возможности отложить экзамены до января, как вся учебная энергия, которая иногда приходила к нему, с него слетела. Алексей Аполлонович, занятый своими делами, и не настаивал, зная заранее всю тщетность своих усилий. Он настолько был измотан, что даже обрадовался, когда в самый разгар уборки и молотьбы пошел дождь. Как хорошо, не надо ехать в поле, можно посидеть с Лелей, поговорить с ним. Почти весь день они блаженствовали вместе, читая «Неугомонное сердце». Алексей Аполлонович, конечно, читал его из середины, с той страницы, где Леля остановился. Какая прелесть... Оба были просто в восторге.

— Правда, папа, этот роман положительно лучше всего, что я читал. Вот написано-то как, просто чудо. Лучше Тургенева и Толстого...

Алеша так увлекся чтением романа, что даже отказывался выходить гулять. Долго пришлось отцу уговаривать его ехать вместе в Безенчук, чтобы отправить матери телеграмму, с оплаченным ответом.

Дорогу они провели весело, разговаривали, шутили, повторяли молитвы. Самая популярная тема для шуток — пропажа рессорного экипажа, который Алексей Аполлонович отдал для министра Витте, а теперь нигде не могли его отыскать.

Кажется, папа, это стихи Пушкина, а может быть, и ошибаюсь, сам сочинил...

По дороге Алеша с жадностью всматривался в широко раскрывающийся для него мир. Около Безенчука они увидели два недорытых артезианских колодца. Подробно выспрашивал он у отца об их устройстве. Он и сам кое-что знал из учебника географии, но его интересовали подробности, детали. Его не удовлетворяло то, что он видел: большая яма, из которой торчит огромная труба.

На постоялом дворе, где они остановились в маленькой грязной комнате, в которой хранились топоры, трубы, ломы, ведра, за двумя мраморными столами с дрянными перьями, скверными чернилами и на отвратительной бумаге Алеша и Алексей Аполлонович выражали свои скорбные чувства Александре Леонтьевне, которая все еще томилась в Киеве.

Алеша макал в чернильницу, внимательно смотрел на нее, и она показалась ему целой кадушкой, в которую можно чуть не с головой влезть. Пришел какой-то поезд. Алеша выскочил посмотреть. Но это был товарный. Уныло усевшись за свой стол, Леля сказал:

— А знаешь что, папа... Мне не хотелось бы встретить маму на людях, на вокзале. Это не то что один на один.

Дописали письма, подождали пассажирского, с которым могла бы приехать матушка, но, так и не дождавшись, отправились в свою комнату и весь день не отрываясь провели за «Неугомонным сердцем». Только на следующий день, так и не дождавшись ответной телеграммы, они отправились к знакомым Путятам, которые были настолько любезны, что показали им свой винный склад. Рассматривая огромные бочки и ящики с бутылками, машины с приспособлениями, Алеша все удивлялся, почему это казна тратит так много хороших машин и зданий на такую гнусную вещь, как водка.

Два дня в Безенчуке пролетели незаметно. Алеша не хотел сюда ехать, но сверх ожидания ему было здесь далеко не скучно. Он разглядывал паровозы, вагоны, их устройство. Отец не приставал к нему с сентенциями на разные моральные темы, а просто разговаривал с ним о всяких интересных вещах. Даже читал вслух «Неугомонное сердце», а он с большим наслаждением, не прерывающимся, прямо-таки захлебывающимся вниманием слушал. Только одну или две главы —об увлечении Веры наукой — слушал несколько рассеянно, а потом опять его глаза загорелись восторгом. Алексей Аполлонович тоже с наслаждением перечитал «Неугомонное сердце», но воспринимал его уже чуточку по-другому. Он всегда любил этот роман. Но что-то в нем таилось такое, что мешало ему принять его целиком. Только сейчас он понял, что не мог судить о романе беспристрастно, так как в Вере он видел свою Сашурочку. Он был влюблен в нее, а поэтому не мог относиться объективно к ее, как ему казалось, образу. И малейшие человеческие недостатки ее характера, которые правдиво были переданы в романе и составляли его несомненное достоинство как художественного произведения его коробили. Да и теперь он влюблен в Веру, но относится к ней более объективно, уже не олицетворяя в ней свою Сашу.