Анна Блинова - Экран и Владимир

Генерал, не сумевший завладеть Абреком, в «долгу» перед бешеным поручиком не остался: отправил его на фронт.

Высоцкий производит сильное впечатление в упомянутом выше эпизоде с конем. Это было открытое, олицетворенное возмущение, которое, несмотря на недоумение зрителя, — как герой Высоцкого осмелился на такое, могли бы и расстрелять? — вполне соответствовало характеру Брусенцова. Добавим — и Высоцкого тоже. Известно, например, что Высоцкий мог догнать на машине обидчика, «долбанувшего» из озорства его машину, «приложиться» со всего маху к его машине, выйти, «влепить» пощечину и — развернуться обратно…

На фронте энергичный Брусенцов решает дать пищу неповоротливому уму полковника Васильчикова: а что если красные пойдут через Сиваш? Тот удивленно комментирует: «По морю аки по су-ху? Вы с ума сошли, поручик!»

Этот герой Высоцкого мог вспыхнуть и удалиться из блиндажа Васильчикова. Но важнейшее дело оказалось превыше личных амбиций, и он продолжал настаивать: «Может быть, г-н полковник… Но если и они… И они тоже — сошли с ума?»

Брусенцов, решительный и напористый, каким показывает его Высоцкий, будет драться с противником до последней тени надежды, а потеряв ее, — за свою и Сашину жизнь. Сейчас же, в блиндаже у полковника, ему остается только козырнуть по всей форме: «Так точно!» — и выйти…

Брусенцов безаппеляционен. Солдата он считает быдлом, не задумываясь может сказать ему: «рано радуешься, дурак», причем и «ты», и «дурак» соскакивают с уст актера привычно: его Брусенцов всегда так обращался с солдатами.

На втором свидании с Васильчиковым (после того как красные, о чем предупреждал Брусенцов, все-таки форсировали Сиваш), он ведет себя иначе. Он довольно бесцеременно заявляет высшему по званию офицеру: «Какой сюрприз, а? Кто бы мог подумать?». И в голосе его звучат неприкрытые ирония, даже ехидство. Брусенцов уже не козыряет, не стоит по стойке «смирно». Высоцкий всем своим видом показывает презрение своего героя к медлительным и бездарным людям, каков и полковник Васильчиков. Теперь у поручика — очень вольная поза. Он даже закуривает в присутствии полковника, постучав папироской о стену блиндажа: «… еще один штурм, и они нас отсюда выбьют».

И — выбили.

Потеряв все, Брусенцов хватается за соломинку: он хочет обвенчаться с Сашей. Паника, стрельба, сейчас отчалит последний пароход, на котором должны спастись бегством побежденные, а Брусенцов с Сашей — у церкви. Священник потрясен: «Вам угодно обвенчаться? А, глупости какие!». Однако довод Брусенцова — пистолет в руке, — оказался убедительным. И венчание, — по всей форме, с венцами, клятвами и молитвами, — состоялось.

Брусенцов принадлежал к той немногочисленной рати людской, которая способна — не ради пустого каприза, а из великой надобности, — идти на крайние поступки. Священник, монтирующийся с пистолетом, венчание под аккомпанемент стрельбы и слез отъезжающих, — сами по себе крайние ситуации. Но дальше они еще более усугубляются. В то время как Брусенцов венчался с Сашей, с парохода убрали сходни, он почти отчаливал. Брусенцов, однако, склонен достигать невозможного там, где это хоть как-нибудь от него зависит:

— Эй, на «Валенсии»! Кидай сходни, или я открываю огонь!

Капитан «Валенсии» не отреагировал, и Брусенцов рубанул воздух правой рукой: «Пли!». Солдаты, стоящие у пушки — выстрелили. Тогда капитан понял, что пароход может быть затоплен этим безумцем и велел перекинуть трап. Увы, второго и последнего желания Брусенцов осуществить не смог: Абрека, которого он с самым маниакальным видом вел в поводу, на пароход не пустили. И доплыл бы бывший поручик разбитой армии до Франции, и пошел бы там в шофера, и пил бы, и собачился бы с Сашей, — не без того, — но судьба решила иначе.

Абрек, оставшийся на берегу, заметался среди толпы, провожающей пароход. Конь, — преданное существо, — не понял, что его здесь бросили. И кинулся в море за хозяином. Долго ржал в море Абрек, изо всех сил догоняя отплывший пароход, пока хозяин не вернулся к нему, — выстрелил себе в рот и упал за борт.

…У Аллы Демидовой, тоже снимавшейся в этом фильме, заколотилось сердце, когда она просмотрела смонтированный материал: «Вот это прием! Его прием!». «На этом приеме, — решила актриса, — можно много сниматься». Концентрация силы, напора, полной уверенности, мужественности, решительности, — на этих качествах, сходных между собой, и уж во всяком случае, не противоречащих друг другу, строил Высоцкий характер своего героя. Надо подчеркнуть, что такие же качества в немалой степени присутствовали и в других его ролях, — не считая, конечно, первых «проб пера», эпизодических, очень молодых.

Разве танкист Владимир не выглядел сильным, решительным? Всеми этими качествами обладали и Иван Рябой, и геолог Максим. Но в то же время все они — разные, ибо, применяя этот прием — силы, мужественности, напора, Высоцкий наделяет каждого из героев индивидуальными приметами: Ивана Рябого — тяжелым, темным взглядом, в глубины взгляда танкиста вливает изрядную толику грусти и почти зримые воспоминания о тяжких военных днях. В глазах Максима — стремление к свободе, к воле, нетерпимость к какой бы то ни было узде, начальственной или домашней.

Усумнится Демидова и в цельности образа Дон Гуана — последней роли Владимира Высоцкого. И поспорит с ним, и убедится со временем, — когда его уже не станет, — что он был прав в своей трактовке русского Дон Гуана. Но это будет потом, спустя долгие годы.

А в 1968-м была еще одна роль — в фильме, пролежавшем на «полке» почти двадцать лет. Прекрасная, трудная роль в сложном, удивительно интересном фильме Геннадия Полоки «Интервенция».И единственным утешением для нас служит то, что Высоцкий все-таки увидел эту картину — Полока показал ему чудом уцелевшую копию.

Поставить «Интервенцию» по одноименной пьесе Л. Славина Г. И. Полоке поручили в 1967 году. Но кто из киноначальства мог вообразить, что вместо заштампованной, традиционной манеры, делающей многие фильмы о революции такими похожими друг на друга, появится кинополотно, насыщенное буффонадой, балаганное, фарсовое, где образы-маски, лишенные индивидуальных характеров, будут обобщать основные человеческие типы времен интервенции 1919 года в Одессе? Где неожиданно займет место острейшая трагикомедия?

Г. И. Полока вспоминает, что, когда он представил Владимира Высоцкого на роль революционера-подпольщика Бродского-Воронова художественному совету Ленфильма, то услышал следующие возражения: 1) специфическая внешность Высоцкого (?) не соответствует представлению о социальном киногерое; 2) исполнительская манера его, якобы, очень театральна. Эти возражения Полока преодолел, по его словам, легко. Такие нелепые выпады, действительно, должны были разбиваться без труда: специфика внешности Высоцкого была не «оригинальнее», допустим, внешности Бориса Чиркова, игравшего Максима в известной трилогии. Простая, непородистая внешность! Только взгляд у Чиркова был веселый, с хитринкой, — а у Высоцкого — трагический, со светящимся в нем глубоким умом. Что же касается театральной манеры, то, наблюдая игру Высоцкого в театре и в кино, можно безошибочно угадать в нем человека, чьи интонации при общении звучат приподнято и в обычной, повседневной жизни. И это — не театральщина, это такое восприятие жизни и такое ее озвучание. У Полоки, разумеется, нашлись свои контррассуждения. Голоса оппонентов Высоцкого постепенно затихали. И совсем умолкли тогда, когда в его поддержку выступил Григорий Козинцев.