Анна Блинова - Экран и Владимир

— У вас все было очень хорошо, но я должен уйти, меня ждут.

В знак непреклонности Борис Ильич упрямо мотнул головой, встал из-за стола, вышел в прихожую. Перед каким бы, с его точки зрения, ни есть, но все же обществом, желая показать себя человеком с хорошими манерами, он делает попытку поцеловать руку матери Николая — на прощанье. Она устала, по всей видимости немало потрудилась для устроения этой вечеринки. К тому же у нее — нехорошо на душе, она не верит, что ее сын будет здесь счастлив, с такой вот шелапутной женой. Не вызывает доверия и этот руководитель «хорового секстета», в нем тоже можно подозревать очередного Таниного поклонника. Тем более, что всем известно: Борис Ильич после репетиций провожает Таню домой. И — эта пожилая женщина с неожиданной энергией решительно отдергивает руку, над которой уже склонился для поцелуя Борис Ильич. Заметно для всех, дважды отдергивает руку. Как же реагирует самолюбивый герой Высоцкого? Он, как показывает это актер, привык к самым разным ситуациям, и ему удается сохранить видимость достоинства. Молча, но заметно отнеся издержки такого прощания на счет плохого воспитания старой хозяйки, он пожал плечами. Но это только внешнее «равнодушие» Бориса Ильича к происшедшему. Зритель прекрасно понял, что не случайно Борис Ильич «торкнулся» не в ту дверь, чтобы выйти отсюда, из этого дома: на самом деле герой Высоцкого был просто ослеплен унижением и гневом, и деталь — не в те двери — иллюстрировала такое состояние духа.

Эпизод на вечеринке — это еще не образ, это лишь заявка, предисловие, но предисловие впечатляющее, яркое.

Подробнее Борис Ильич раскрывается Высоцким в двух других эпизодах.

…На сцене, на возвышении, молодые и не очень молодые женщины, по возможности приодетые — поют. В центре зрительного зала — фигура Бориса Ильича. Узнаем и не узнаем: Высоцкий ли? Вместо небольшой, невысокой, очень стройной и по-своему щеголеватой фигуры столь знакомого нам актера — тяжеловатая, ссутулившаяся. Актер буквально наслаивает на своего героя прожитые годы, видимо, далеко не комфортабельные во всех отношениях.

Но все-таки здесь, в руководимом им хоре, Борис Ильич — хозяин. Он снисходительно басит, он небрежно-величественен, заставляя хор повторять мелодию, текст, снова мелодию, текст — тише, громче, тише, громче… — репетируется все то же «Утро туманное». Борис Ильич загадочен, романтичен — так его играет Высоцкий, подключая к этой характеристике и музыкальный фон — красивый романс.

Репетиция окончена. Маэстро провожает хористок. Он непринужденно кладет кому-то на плечо свою руку, немногословно, но с приличествующей моменту реакцией, с артистическим нажимом сетует на скорый Танин отъезд: Касаткины собираются устраивать свою жизнь на Байкале. Об этом чудо-озере давно мечтает Николай. К тому же, эти места пора покидать из-за различных неблаговидных толков о Тане.

Из клуба Таня и Борис Ильич выходят вместе, дружески переговариваясь, — пока не более того. Но вот неожиданно хлынул дождь, и Таня, естественно, не может не пригласить попутчика зайти к ней домой, под крышу. Он не отказывается. Войдя — протягивает ей алую гвоздику, неизвестно откуда взявшуюся, — одну:

— Вот… Это Вам, Танюша. Одинокая гвоздика, почти как я, — одинокая…

Что это — желание быть галантным или — полупризнание? Или — боязнь «не упустить», ведь Таня скоро уезжает? Вспоминаем: на вечеринке Борис Ильич выглядел не только чуть небритым, чуть усталым. Он был еще и чуть влюбленным. Именно это состояние выражали глаза актера, этим его герой одаривал свою хорошенькую ученицу. Вместе со зрителем такое, несомненно, ощутила и мать Николая, возмущенно отдернувшая руку…

Борис Ильич промок под дождем. Актер тихонько и смешно чихает и его герой — сразу снижается с пьедестала, перестает быть маэстро. Таня спешит усадить его за стол, она сейчас поставит чайник. В руках у Бориса Ильича появляется гитара, та самая, с огромным красным бантом. На этот раз — для Тани — он поет уже не «Утро туманное», а ту, свою, «Погоню», о которой так безуспешно просили его женщины на вечеринке. Песня яркая, сильная:

И поет актер уже в своей манере, сильной и драматической, — здесь он Высоцкий, великий бард. Актер постарался, чтобы его манера пения не диссонировала (и достиг в этом успеха) с подпудренным, с начерненными бровями лицом (под старинного провинциального актера-неудачника загримирован) и с миной непонятого гения Бориса Ильича. Его Борис Ильич — талантливый человек с неудачной судьбой. Вот так, трагически поднахмурив брови, объясняет маэстро своей ученице и печальную жизненную несправедливость: бывший соученик Сашка Шеремет сейчас в Аргентине, сольные концерты дает, а он вот… Следует и прямое пояснение: «Шеремет хотя бы по сравнению со мной — бездарность».

Владимир Высоцкий в роли фон Корена («Плохой хороший человек»).

И тут случается…

Случается полнейшая расшифровка Таниного характера и частичная — Бориса Ильича. Таня — вся искреннее внимание к песне, к маэстро, вся экстаз, в глазах у нее стоят слезы. Да, сейчас он снова маэстро. Такая песня, такое исполнение! Спустя минуту к этой ее взволнованности примешивается неожиданное, острое чувство жалости к Борису Ильичу. Отчего? Что послужило причиной? Сопоставление с преуспевающим Сашкой Шереметом?

Нет.

Чувство собственного достоинства, написанное на лице этого героя Высоцкого сдержанно и корректно, но все же довольно явственно, как это умеет актер, резко задиссонировало с его внешним обликом. Таня — совсем случайно — взглянула, скользнула взглядом по его ногам и обнаружила — это в дождь-то, в холод-то, когда люди добрые надевают осеннюю обувь — жалкие, открытые, очень летние, старые сандалеты, с сильно налепленной на них многодневной, присохшей грязью. Борис Ильич в такт песне слегка постукивал ногой, и при этом носки, тоже старые и давно не видавшие воды и мыла, все ниже и ниже, гармошкой спускались к сандалетам, довершая впечатление. Рядом, привычно брошенная возле стула, лежала видавшая виды «авоська». Сквозь ее редкое сито просвечивала бутылка кефира и совсем маленькая упаковочка чая…

— Борис Ильич, — со слезами произнесла потрясенная Таня, — дайте я Вам пуговицу к пиджаку пришью.

Но Борис Ильич принял слезу жалости и сочувствия за восторг от услышанной песни, и, конечно, от его собственной персоны. Он потянулся к Тане, припал поцелуем к ее руке, к ее лицу, и она ответила ему тем же, и пышные ее волосы окутали обе головы, ученицы и маэстро.