Наталья Решетовская - АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Войдя, Соломин тут же самым решительным образом заявил:

— Завтра я еду к директору издательства «Прогресс». Как, в самом деле, могли спасение батареи, когда она попала в окружение, приписать только ему — сержанту Соломину? Даже если бы Солженицын струсил (а он не струсил) — были же еще офицеры в батарее: Ботнев, Овсянников… Где же были они?

Возможно, Соломин и выполнил бы свое намерение, не пойди он в тот же вечер к своему другу-однодельцу. «Выбирай одно из двух, — сказал ему тот, — или ты защищаешь Солженицына, или уезжаешь на Запад!» И… Соломин в «Прогресс» не пошел.

Но в то самое утро, когда он собирался это сделать, из Харькова мне позвонил Пшеченко — бывший Санин комдив. Я тут же попросила Илью снять трубку параллельного телефона. Выяснилось: Пшеченко и его жена Мария Васильевна как раз едут в отпуск. Могут начать с Москвы. Мы с Ильей оба их в этом поддержали. А второго декабря мы встретили их на Курском вокзале.

К этому времени Илья написал свои «Возражения Ржезачу» по поводу описания тем окружения, в которое попала батарея Солженицына 27-го января 1945 года. Теперь я жду того же от комдива.

Вечером 2-го декабря у меня в квартире застолье. Одновременно отмечаем и нашу встречу вчетвером, и проводы Ильи, уезжающего завтра. Много и горячо разговариваем. Бывшие фронтовики (а жена Пшеченко была на фронте вместе с ним и как раз дежурила, когда Солженицын сказал ей по телефону, что его батарея окружена) вспоминают подробности, которых так безответно и небрежно коснулся фальсификатор-чех. Поднимаем тосты. Один тост был даже… за командира БЗР-2 1!

Илья хвалит меня за то, что я сумела собрать у себя в такой момент не только подчиненного Сани, но и его командира.

Пшеченко по моей просьбе тоже написал свои «Возражения Ржезачу». Я не совсем осталась ими довольна. Показала ему боевую характеристику на Солженицына, выданную им в 1946 году, когда Солженицын был уже в заключении.

— Смотрите, каким Вы храбрым были раньше!

Батарея звуковой разведки — 2.

— А разве я сейчас не храбрый? Я всем говорю, что останавливаюсь у жены Солженицына!

А когда Пшеченко перечитал боевую характеристику, то у него невольно вырвалось:

— Как это меня не посадили тогда?

— Ну, вот видите, я же говорю, что тогда Вы были храбрее!

Проводив супругов Пшеченко, я отвела душу — съездила повидать Андрюшу.

Все то время, пока у меня гостили фронтовые друзья Сани, я чувствовала себя защищенной. Это очень успокоило и помогло переключиться на главное мое дело. Продолжила писать X главу своей второй книги и подбирала материалы для следующей.

30-го ноября я записала в дневнике: «Разбираю материалы: сколько же я уже написала и уже сделала! Надо работать и работать!»

11-го декабря Александру Исаевичу исполнилось 60 лет. Невольно вспомнилось его пятидесятилетие, которое мы отмечали вместе. Изобилие писем, телеграмм, оригинальные подарки, некоторые так и остались у меня, — например, кашне с вышитым лагерным номером Ивана Денисовича «Щ-854».

К этому дню пришло письмо от Самутина:

«Дорогая Наталья Алексеевна!

В течение десятков лет день, отмеченный этой датой, был для Вас днем знаменательным, радостным и светло-праздничным. Мы знаем, что таким он и останется для Вас навсегда, пока висит над Вами небо и солнце светит Вам в глаза.

Нынче он отмечается особым знаком — знаком неуловимости и неумолимости времени, единственно которому подвластно всё и вся.

Разрешите нам в это день побыть — мысленно — вместе Вами хоть несколько минут.

Ваши Т.П. и Л.А.»

Письмо это очень меня тронуло. А удивил крайне странный телефонный звонок:

— Добрый день! — услышала я столь знакомое обычное приветствие Константина Игоревича. — Разрешите Вас поздравить.

— С чем? — сделала я вид, что не понимаю.

— Надеюсь, что для Вас этот день небезразличен! — ответил он.

Константин Игоревич угадал, когда и по какому поводу позвонить мне. Лив самом деле оттаяла. И даже сказала ему, что написала в издательство «Прогресс».

— Да? Кому? — поинтересовался он. (Возможно, это уже было ему известно).

— Директору.

— Зачем же? Лучше б главному редактору!

Я в душе торжествовала. Константин Игоревич играл уже роль моего союзника. (Весьма возможно, что в душе он был им с самого начала).

А вскоре напомнил о себе и Вячеслав Сергеевич. Я сказала ему, что книга для него у меня готова. Условились встретиться в Доме журналистов 16 декабря.

Встретились, оба держа руки по швам.

— Собрать все книги бы да сжечь! — процитировала я, отдавая Рогачеву ржезачевскую «Спираль…» со своими пометками.

— То было сказано реакционером. Вы считаете, что писать о Солженицыне — Ваше монопольное право?

— Отнюдь нет, — ответила я, — надо только писать правду.

А в душе подумала: «А Ваше монопольное право — красть у меня и использовать краденое по своему усмотрению!»

Все же не удержалась и сказала Рогачеву, что подозреваю их в участии при создании книги Ржезача. Откуда бы иначе Ржезач узнал об окружении? А о нем упоминалось в моей рукописи, но в книгу не вошло. Кроме того, есть в книге вещи, которые были известны только Константину Игоревичу.

— Если встречусь с ним — просто не смогу смотреть ему в глаза, — сказала я.

Рогачева что-то возражал, пытался меня урезонить, сказал, что прочтет мои замечания.

Через пару дней мне звонит Константин Игоревич и выражает свое возмущение — до чего доходит моя подозрительность. Говорит, что с отвращением полистал эту «гадкую книгу» и натолкнулся на совершеннейшую нелепость: будто бы Хрущев подарил Солженицыну машину (?).

— Так если бы я редактировал эту книгу, неужели бы пропустил такое?

— А может быть, Вы это нарочно сделали! — сказала я.

— Ну, знаете ли… — не нашелся даже что возразить он.

Таким образом, борьба моя с Ржезачем была весьма далека от завершения. Никуда не ушла необходимость найти человека, который бы не побоялся громко возразить Ржезачу. Мои поиски доктора Крелина, который бы мог связать меня с Копелевым, как мы помним, потерпели фиаско. И вдруг я случайно узнала, что в конце Кутузовского проспекта есть еще одна больница, которую я в поисках доктора Крелина упустила. Значит, надо ехать туда! Мне удобно совместить это с посещением Внешпосылторга, где я должна получить путевку в санаторий в Ессентуки.

И вот 26 декабря, выйдя из здания Внешпосылторга, я пошла не к центру, как если бы ехала домой, а в противоположном направлении, чтобы найти ту больницу. Не сделала я и сотни шагов, как меня остановила идущая навстречу женщина, очень похожая на одну мою бывшую знакомую, уехавшую из СССР.

— Неужели Вы меня не узнаёте?

— Но ведь этого не может быть! — воскликнула я.