Наталья Решетовская - АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

До предела возмущенная, я написала письмо Кларе. Опустила его в почтовый ящик на заборе дачи Чуковского в Переделкине, специально съездив туда в первых числах мая. Я упрекала Клару за то, что она легковерно отнеслась к наговорам Солженицына, повторяет их посетителям музея и тем самым распространяет клевету обо мне, наносит мне оскорбление. «Это дает мне право, — писала я, — выразить Вам свое презрение и дать Вам пощечину. Можете рикошетом передать ее всем, кто думает так, как Вы, включая и первоисточник». А в самом конце: «Если Вы думаете обо мне так плохо — уберите меня! (…) В „Борзовке“ я не держу у входной двери вилы, как это делал мой муж, а воду для питья держу в открытой веранде».

Спустя несколько лет, просматривая книгу английского литературоведа Майкла Скаммела «Солженицын», вышедшую в 1984 году, я увижу на одной из фотографий, что Солженицын держал вилы и на даче Чуковских.

В начале июня уезжаю на дачу. Там — благодать! Наконец-то установилась хорошая погода. 8-го — настоящий жаркий день. Утром косила, потом расчистила купальню — заслужила отдых. То лежу с книжкой на балконе, то под яблоней, то в своем любимом гамаке. И не подозреваю, что в этот самый день Александр Исаевич выступает в Гарвардском университете, где была присуждена ему степень доктора. На следующий день услышала об этом по «Голосу Америки».

В том же июне я получила неожиданное и странное письмо из США. Текст на английском языке, напечатан на официальном бланке какой-то американской компании. Сообщалось, что по распоряжению Солжиницына мне причитается некоторая денежная сумма, из которой 10 тысяч долларов мне надлежит получить в этом году. Меня спрашивали, куда перевести эти деньги: во Внешпосылторг или во Внешторгбанк.

После недолгого размышления я ответила. Поблагодарив автора письма — представителя компании и отметив, что его письмо явилось для меня первой дестью от моего бывшего мужа после того, как он оказался за пределами Родины, я написала далее следующее:

«Прежде чем ответить на Ваш вопрос, куда переводить мне деньги, я хотела бы понять, каковы были мотивы распоряжения Александра Исаевича о переводе денег.

Мне представляется весьма странной его непоследовательность: в одно и то же время выступать с порочащими меня заявлениями и высылать мне деньги.

Что это? Желание сделать мне приятное в память нашего общего с ним прошлого? Но ведь он сам растоптал его! Попытка компенсировать деньгами моральный ущерб, нанесенный им моему имени? Этого не сделаешь никакими деньгами! Или это знак того, что он отказывается от неправдивых и несправедливых нападок на меня, сделанных под горячую руку, которые он сам не принимает всерьез? Только в этом единственном случае я готова принять от него деньги.

Что его мотивы именно таковы, я хотела бы получить подтверждение от самого Александра Исаевича. От человека же, который будет упорствовать в клевете в мой адрес, я денег принять не могу».

Я просила сообщить Солженицыну содержание этого моего письма. Ни от кого никакого ответа я не получила.

Лето прошло в разнообразном отдыхе. Сначала на даче с Мариной и ее восьмимесячным сынишкой Андрюшей. Потом автопутешествие на Украину, к Черному морю — в Одессу. А бархатный сезон — на Черном море с Кавказского берега — в пансионате в Гаграх. На обратном пути — город юности Ростов-на-Дону.

По возвращении в Москву первый звонок — Соне. В числе прочего узнаю от нее странную вещь: кто-то читал книгу какого-то чеха о Солженицыне. Чех этот будто бы пишет, что говорил со мной…

Я за всю свою жизнь говорила только с одним чехом — с тем, который назвался переводчиком моей книги на чешский язык, с Карелом Томашеком. Звоню Константину Игоревичу. После взаимных приветствий спрашиваю, что он знает о книге какого-то чеха, пишущего о «Четвертом» (у нас по предложению Рогачева было принято так называть Александра Исаевича, чтобы не привлекать к нашим разговорам ничьего случайного внимания).

— Не имею понятия, — ответил он. — Разве что Вячеслав Сергеевич в курсе дел, но он в отъезде. Когда приедет — спрошу у него.

Сообщение это не могло не насторожить. Но — наберемся терпения.

В самом начале ноября Константин Игоревич сообщил мне по телефону, что Вячеслав Сергеевич вернулся и готов познакомить меня с книгой чеха, но хочет вручить мне ее лично.

Приглашаю их обоих к обеду. В тот же день они пришли: Константин Игоревич Семенов и Вячеслав Сергеевич Рогачев — игра судьбы! В город Семенов Александр Исаевич был послан на Высшие артиллерийские курсы, город Рогачев он брал\ Кажется, именно за взятие Рогачева Солженицын получил второй орден — «Красной Звезды».

Пригласила гостей к столу. Вячеслав Сергеевич вынул из портфеля книгу:

— Этот экземпляр — Вам.

Читаю заглавие: «Спираль измены Солженицына», невольно морщусь. Имя автора — Томаш Ржезач.

— Так это тот самый чех, которого вы приводили ко мне 3 года назад, как моего переводчика? Но ведь тогда Вы называли его Карелом?

— Это его литературный псевдоним.

Рогачев сообщил, что автор неоднократно ссылается на мою книгу, но досадно, что цитаты из моей книги даются в обратном переводе и потому не всегда точны. А о книге в целом Вячеслав Сергеевич отозвался положительно.

Не желая портить обед (как-никак, сама пригласила гостей), я поначалу отложила книгу в сторону. Но к концу застолья все же не удержалась, стала листать ее. Сразу почувствовала общий пренебрежительный тон автора по отношению к Александру Исаевичу.

— Когда прочтете, сделайте свои замечания, — попросил Вячеслав Сергеевич, — нам они тоже интересны.

— А версия Кирилла туда вошла? — спросила я.

— Вошла.

— Но ведь это наговор. Как можно?

— Наталья Алексеевна, а разве Солженицын не пользуется теми же методами? — сказал Рогачев.

— Зачем же ему подражать? Его лжи надо противопоставлять только правду!

— Но, Наталья Алексеевна, в данном случае это не противоречит правде. Он попал в окружение, испугался…

— А Вы знаете, когда он попал в окружение? В ночь на 27 января 1945 года, то есть за две недели до ареста! Только захотел — и сразу исполнилось! Так только в сказках бывает! Кирилл, по крайней мере, целый год отвел ему для компрометирующей его переписки…

Рогачев сильно покраснел.

Я встала. За мной встали и мои гости. Вышли в прихожую.

— Может, он тут и в стукачи записан? — спросила я.

— А он в лагере и был стукачом. Он сам в этом сознался в «Архипе-лаге…», — парировал Вячеслав Сергеевич.

— Вячеслав Сергеевич, — подобострастно обратился к нему Семенов, закуривая очередную сигарету. — А Вы не думаете, что Солженицын был завербован в стукачи еще в студенческие годы?