Наталья Решетовская - АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Оказалось, что Саппиет специально ездил к Солженицыну в Вермонт для беседы с ним. Я действительно услышала Санин голос. Интервью передавалось в два приема.

Иван Иванович прежде всего напомнил Александру Исаевичу его слова, сказанные на заседании секретариата Союза Писателей:

«Под моими подошвами всю жизнь земля Отечества, только ее боль слышу, только о ней пишу».

А затем спросил, не ушла ли теперь эта боль в прошлое?

«Осталось все так, как если бы меня не выслали. Вся моя жизнь, работа и направления — те же».

Дальше Саппиет напомнил Солженицыну, что в книге «Бодался теленок с дубом» он говорил о моментах, когда он мечтал уехать хоть на годы в глушь… и писать роман неторопливо.

— Насколько же теперь эта мечта близка?

— Если неторопливо — то так в моей жизни, вероятно, уже никогда не получится, потому что я от задачи своей отстаю, а знаю, что она нужна. (…) А в остальном что-то похожее создалось — внешне спокойная жизнь, не надо конспирации, не надо прятать свои сочинения… К тому же все исторические материалы доступны. Там так трудно было их доставать…

Подытоживая плоды своих трудов за 5 лет, Александр Исаевич сказал о том, что, познакомившись с новыми материалами, он должен был расширить свой «Август четырнадцатого» до 3-х томов, а «Октябрь шестнадцатого» разросся в 2 тома. Очень многое из устоявшихся представлений о февральской и октябрьской революции он счел легендами.

Саппиет несколько недоумевает: Солженицын пишет историю России, но вряд ли она так уж интересна читателям Запада. Солженицын возразил: «Что на Западе меня читают — я рад. Но основные мои читатели — на Родине. Именно для них я пишу… К ним я непременно и скоро вернусь».

Беседа была длинная, касалась множества вопросов. Поверим вместе с Солженицыным в главный ее вывод — выздоровление России началось.

Закончив вторую книгу, я дала некоторым друзьям ее почитать. Очень просила при этом не говорить о ней по телефону. Но однажды, не удержавшись, позвонил одноделец Ильи Соломина — поэт Танич:

— Я в восторге!

— От кого? От Достоевского? — увела я его от прямого разговора.

— Вас можно печатать и там, и здесь. То Вы — его союзница, то наваливаетесь на него! — сказал он мне уже при встрече.

— А, по-моему, меня нельзя печатать ни там, ни здесь. Одних не устроит одно, других — другое, — не без горькой иронии ответила я.

Танич сказал, что когда читал мою рукопись, оставил все дела, не отвечал на телефонные звонки…

А я уже обдумываю следующую — третью книгу, которую назову «Путем неизведанным» (выражение Александра Исаевича!). Пока у меня трудный период вживания в материал, погружения в 1968-й год. Много о самом главном есть в «Теленке», кое-что — у Жореса Медведева. Сумею ли я дать что-нибудь сверх этого? Может быть, писать только для самой себя, чтобы сделать перемычку к 4-й книге, где будет о нашей драме?

Раздумывая над всем этим, потихоньку перепечатываю дневник 1968 года и… грущу. Грущу, чувствую себя очень одинокой даже и при наличии друзей.

Но тут приехала Инна. Прочитала мою рукопись. Поругала за мое настроение. Воодушевила.

После ее отъезда начала писать 3-ю книгу. И уже опять не была одинока! Снова жила вместе с Саней, его интересами, его делами. 14-го марта написала Н. И. Зубову:

«…Живу только тогда, когда пишу. Тут я знаю, ради чего — ради истины, которую все (каждый по-своему) хотят затоптать, исказить. И все-таки всегда находились люди, которые старались ее сохранить, восстановить. Если в этом направлении хоть кроху сделаю — моя жизнь уже будет оправдана. Иначе — нет (…). Вам представлялось таким легким, чтобы я жила по-новому. Если он смог изменить мне, из этого не следует, что то же самое могла бы сделать и я! К тому же для того я должна была изменить и самой себе! (…) Я продолжаю свою жизнь. Она у меня одна!»

В Ессентуках, куда я поехала 6 апреля по путевке, купленной во Внешпосылторге, в основном скучала. С трудом сошлась с женщи-ной-врачом, жившей со мной в одной комнате. Но, конечно, о полной откровенности с моей стороны не могло быть и речи. Я сформулировала для себя, почему мне трудно общаться с большинством людей, да и им со мной. Записала в дневнике 14-го апреля: «Большинство людей живет суетной жизнью, им некогда, и нет причины, нет желания думать, задумываться. Читать так, чтобы задумываться, чтобы спотыкаться о какие-то мысли. И еще: мне трудно общаться с благополучными людьми!»

В Ессентуках же как-то вдохновилась и написала начало второй главы 3-й книги — «От Пасхи до Троицы!», которое долго созревало во мне.

Вообще, без вдохновенья не могу писать. Нет его — берусь за перепечатку и одновременное редактирование текста, за перепечатку дневников или важных писем.

По приезде в Москву меня ждал страшный удар. Один такой удар сразил меня, когда я вернулась из Гагр; другой — не менее сильный — сейчас. 24 мая мне дали читать отрывок из 6-го дополнения к «Теленку» под названием «Сквозь чад». То был ответ Солженицына Томашу Ржезачу. Читать решила не сразу, а через пару дней, на даче.

— Не расстраивайтесь, — предупредили меня, — он на Вас нападает, но это производит ужасное впечатление и бьет как раз по нему. Как можно сейчас вспоминать об офицерском аттестате и жалеть, что он выписал его Вам, а не своей матери?

— Но ведь я просила его в письмах, чтобы он поступал так, чтобы я никогда не являлась причиной угрызений его совести.

«Сквозь чад» я получила в доме Роя Медведева. Одновременно я узнала и отзыв о своей второй книге. Отзыв самого Роя я уже знала. Он был весьма положителен, хотя и были существенные критические замечания. Они касались особенно моих экскурсов в будущее.

— Вы пишете: «Я на втором суде…» Вы нарушаете при этом нить повествования. Какой суд? С кем? Почему? Когда? Читателю это ни к чему. Он ждет продолжения Вашего повествования… Все эти отступления нужно убрать!

На этот раз я узнала реакцию на мою книгу еще одного человека — литературного критика, с которым лично не была знакома, но который для меня являлся высшим литературным авторитетом. Это был Владимир Яковлевич Лакшин. Я ждала его реакции с таким же трепетом, с каким 10 лет назад ждала ее от своего мужа после написания первых глав своих мемуаров.

И что же я услышала? Он читал мою рукопись с захватывающим интересом. Сказал, что никто другой, кроме меня, не мог бы так «слепить материал». Услышала, что они с женой, торопясь прочесть мою рукопись перед отъездом на юг, вырывали друг у друга страницы.

С Роем Медведевым говорила о том, над чем работаю сейчас. Но, может быть, стоит с этим подождать, а заняться первый книгой, которая несколько хаотична: ведь некоторые главы писались в спешке, когда был заключен договор с АПН. Пожалуй, я постараюсь к осени доработать и ее.