Игорь Сорокин - Художник каменных дел

Как велико, оказывается, классическое наследие человечества и как многосторонне!

Новый, яркий мир навсегда запечатлелся в его памяти.

В августе по всей Центральной Европе установилась жара. Долгое путешествие в железнодорожном вагоне было утомительным. За окном проплывали ухоженные поля, окаймленные карикатурно маленькими лиственными деревьями, скорее всего липами. На холмах разметка полей была такая же четкая, как и в долине.

Но вот пошли первые осыпи горных пород, цепи каменистых промоин зазмеились вдоль полотна. Поросшие лесом горные вершины потянулись к небу, и дорожная хандра отступила, словно ее и не было. Горы, кручи, провалы, змеистые ручьи внизу — все очаровывало.

Поезд приближался к Триесту.

Алексей Викторович вызвал проводника и попросил чаю. Вскоре проводник принес чуть теплую жидкость, которую Щусев, едва пригубив, выплеснул в окно.

Вошел проводник и стал закрывать окна:

— Тоннель!

Поезд провалился в преисподнюю. В кромешной тьме стало жутко, Мария Викентьевна прижалась к мужу.

— А ты закрой глаза, будет не так страшно, — посоветовал он.

Стало трудно дышать. Поезд все гремел колесами. Казалось, их загнали в каменный мешок.

Но вот брызнула первая капля света, затем темноту пронзили золотые стрелы, и вскоре целый сноп солнечных лучей зажегся впереди. На горизонте ровным синим огнем горело Адриатическое море.

На перроне вокзала Алексей Викторович отдавал распоряжения носильщикам, потом покупал билеты на корабль и между всеми этими заботами упивался красками моря.

Внизу, на краю маленького бирюзового блюдца бухты, расположился порт, отгороженный от моря брекватером — волноломом, сложенным из слоистых камней. В каменной стене брекватера был узкий проем, сквозь который, однако, проходили довольно громоздкие фелюги и корабли.

По уступам крутого берега жались друг к другу пакгаузы, выкрашенные в яркие цвета, и жалкие, кособокие домишки. У берега теснились в несколько рядов разнокалиберные суда. И все это пространство с домами, складами, кораблями, казалось, кишело лилипутами. Женщины тащили корзины с рыбой, мокрым бельем, мальчишки лазали по реям стоящих на причале парусников, матросы, похожие сверху на зебр, смолили и красили корабельные борта. Веселый гвалт несся вверх и радовал слух. Полуденное солнце поджаривало этот муравейник, разгоряченный воздух гавани зыбко искажал перспективу.

Когда Щусевы ступили на палубу вапоретто — крохотного пароходика, то почувствовали себя настолько переполненными впечатлениями, что, едва расположившись в глубоких шезлонгах, расставленных на корме, сразу задремали. А вечером их багаж был перенесен в гондолу с высоко задранным носом. Гондольер, похожий на веселого пирата, помог им усесться.

— Отель «Коваллето»! — наказал Алексей Викторович, помня рекомендации Котова, который сейчас должен был находиться здесь, и кормчий взялся за длинное весло, икрустированное медными блянтками.

— Серенаду! — весело потребовала Мария Викентьевна‚ но гондольер показал на горло, перевязанное шерстяным платком, и виновато улыбнулся.

Алексей Викторович стал было доставать из багажа гитару, но тут до их слуха долетело вступление мандолины, и над сонной водой канала полилась самая настоящая серенада, исполняемая невидимым сильным тенором.

Ночь, звезды, плеск воды, страстная песня — вот она, Венеция!

На широкой площади под россыпью желтых фонарей танцевали и пели беззаботные люди. Задорно перекликались гондольеры, все громче звучала музыка. Было что-то благословенное в этой атмосфере всеобщего счастья, она казалась естественной, и странно было сознавать, что все это — не театр, а жизнь.

Проплыла и исчезла шумная площадь, а они все плыли, петляя по каналам, и уже начали сомневаться в правильности своего выбора. Но отель оказался вполне сносным, а главное, недорогим.

Наутро к Щусевым прибыл Григорий Иванович Котов и пригласил их на завтрак. У дверей отеля «Ковалетто» качалась огромная черная гондола, на ее корме крепко стоял статный гребец в ослепительно белой рубахе и белых бархатных штанах с ярко-красным поясом. Из-под его широкополой белой шляпы с красной лентой выбивались блестящие кольца черных кудрей. Увидев пассажиров, он ослепительно улыбнулся, и лицо его застыло в этой улыбке.

— До чего хорош, подлец! — сказал Григорий Иванович. — И отлично понимает, что хорош!

Загнутый, как турецкая туфля, нос гондолы был изукрашен золотым узором. Вся гондола чем-то напоминала царственный гроб.

Алексей Викторович прыгнул в нее первый и, протянув руки, помог Марии Викентьевне и Григорию Ивановичу сесть. Гондольер замурлыкал что-то себе под нос и сильно ударил веслом. Посудина качнулась и пошла.

Все вокруг, даже вода, словно подкрашенная голубой краской, казалось театральным. По обеим сторонам Большого канала торжественно выстроились дворцы. Их обветшавшие фасады только подчеркивали декоративное великолепие, живописность чудо-города. Алексей Викторович смотрел во все глаза. Как бы нарочитое смешение стилей удивляло, вызывало любопытство, пленяло.

В маленьких квадратах дворов буйствовала растительность. Цветы и трава от обилия воды и солнца были так ярки, словно их покрыли лаком. Никаких полутонов, никакой светотени.

— Ну, как вам венецианская архитектура? — нарушил молчание профессор Котов.

Алексей Викторович втянул голову в плечи и зажмурил глаза.

— Нет-нет, глаз закрывать не надо. Постарайтесь разгадать эту страну, иначе вам не понять ее архитектуры. Здесь все необычно — образ жизни, система правления, даже любовь. Надо сбросить первое, ошеломляющее, впечатление и постараться проникнуться венецианским бытом. Уверяю: обретете немало отрадных впечатлений.

Показался Дворец дожей. Он стоял вдалеке, как старинный испанский корабль на стапелях, глядя на площадь множеством иллюминаторов, образующих сплошную цепь по борту. К дворцу примыкал знаменитый мост Вздохов, который вел в тюрьму. Алексей Викторович узнал это место: именно здесь вчера пела и веселилась праздная толпа.

В кафе на площади близ церкви Санта-Мария Глориоза деи Фрари Григорий Иванович заказал обильный завтрак. Вкусная еда ободрила их, а терпкое кьянти настроило на романтический лад.

Профессор предложил здесь же, на месте, составить программу на ближайшую неделю, но, вспомнив, что через два дня он должен покинуть Венецию, ограничился напутствием.

— Не пытайтесь охватить сразу все, — сказал он, — обилие впечатлений лишает способности воспринимать. Лучше идти по пути контрастов. Я покажу вам самое ценное, что здесь есть, — великолепные образцы византийской живописи.