Игорь Сорокин - Художник каменных дел

Щусевы спустились на площадь. Конная статуя Марка Аврелия, стоящая посередине, была проникнута спокойствием. Императоры династии Антонинов, раздвинувшие до невиданных размеров границы Римской империи, пожелали остаться в истории как просветители и постарались прикрыть угнетение, разбой и рабство ликом Марка Аврелия — императора-поэта, императора-философа.

Вот где Щусеву пригодилось знание латыни! По стершимся скрижалям читал он страницы истории, запечатленные в каменных изваяниях. Архитектурный ансамбль Капитолия рассказывал о взлете и падении Рима. Пожалуй, ни в одной стране мира, за исключением, должно быть, Греции, в которой ему тоже хотелось побывать, архитектура не была столь велеречива. Каждый шаг в вечном городе сопровождался удивлением, восхищением, а временами и горечью.

По свидетельству Плиния Старшего, перед праздником триумфа Рима был построен театр, в котором насчитывалось триста шестьдесят мраморных колонн и три тысячи статуй. Римские строители возводили настолько прочные постройки, что даже землетрясения не могли их разрушить, зато сами римляне временами забавлялись тем, что разрушали величественное строение сразу после праздника.

Император Адриан, считавший себя великим зодчим, соорудил Храм Солнца и Луны, после чего пригласил греческого зодчего Аполлодора с тайной надеждой посрамить его, подавить величием и богатством храма. Но грек отыскал погрешности в пропорциях храма и поплатился за это головой.

Судьба зодчего, судьба художника...

Маленькая церковь Санти Куаро Каронатти, поразившая Щусева скромной красотой и свежестью образа, была сооружена в память о четырех художниках-мучениках, казненных за то, что они отказались разрисовывать языческих идолов.

Колизей — самая величественная руина Рима... И хотя совсем не просто было вообразить, что это огромное сооружение когда-то было все изукрашено мрамором и свезенным чуть ли не со всего света золотом, можно было почувствовать его величие даже в нынешнем его жалком состоянии. Многие поколения использовали его как каменоломню, но сумели разрушить лишь наполовину.

Ярус за ярусом поднимались в небо грандиозные пояса Колизея, и каждый ярус был выше и помпезнее предыдущего. Безукоризненная строгость пропорций, прочность каменной кладки свидетельствовали о высочайшем уровне архитектурного искусства и строительного ремесла.

Но во имя чего было возведено это сооружение? Оказывается — во имя презрения и к жизни и к смерти, во имя кровавых забав. Император Тит, надстроивший Колизей и посвятивший его римскому народу, сам ни разу не осмелился пройти в Народные ворота, через которые входили в амфитеатр толпы плебеев и через которые выносили тела побежденных гладиаторов.

Когда надоедали сражения гладиаторов, бои слонов и тигров с людьми, арену заполняла вода, и на водном просторе сражались между собой воины на галерах. Победителей, обессиленных в яростной схватке, ждали не лавры, а голодные крокодилы, которые «завершали представление» на глазах у ревущей толны. Победа в битве с крокодилами давала гладиатору право на свободу. Но ее так никто и не получил.

Чем дольше ходил Щусев меж царственных развалин, тем ощутимее поднимался в его душе протест против варварства и насилия. Было что-то нечеловеческое в величии этих останков — памятников разнузданности деспотизма. И вместе с тем это была классика архитектуры! Не нужно было прилагать особых усилий, чтобы прочувствовать творческий взлет фантазии древних зодчих, строгость, простоту, величие их творения.

Что-то обещали Неаполь, древние Геркуланум, Помпеи, Пестум? В раскопах под напластованиями лавы, казалось, на полудвижении-полувздохе замерла живая жизнь. В окрестностях Неаполя Щусев сделал десятки рисунков, пытаясь запечатлеть эту жизнь в ее естественном движении.

Как ни богаты краски итальянской осени близ Неаполитанского залива, но и они стали гаснуть в преддверии зимы. Щусевы заторопились во Флоренцию, чтобы увидеть этот город-музей при свете еще не замутненного неба.

Столица Тосканы встретила их ясным солнцем и полным безветрием, словно лето навсегда поселилось здесь. Хвойные деревья на берегах Арно источали смолистый аромат, а бесчисленные плантации роз который раз набирали бутоны.

Поразительно, но в Тоскане почти не сохранилось следов античной культуры. Оказывается, именно здесь римские легионеры безжалостно уничтожали все, созданное этрусками. Под римским мечом исчезла древнейшая цивилизация, на месте которой со временем вырос город-музей.

Художникам и архитекторам городской магистрат Флоренции предоставил возможность бесплатно посещать дворцы и галереи города, в памятниках которого навсегда запечатлелась эпоха Возрождения.

Флорентийский собор Санта-Мария дель Фьоре, купол которого работы Филиппо Брунеллески послужил прообразом купола собора Святого Петра в Риме, стоит в стороне от площади Синьории, на которой властвует Палаццо Веккьо (Палаццо делла Синьория).

У Щусева захватило дух: мраморный «Давид» Микеланджело (в копии), бронзовые «Персей» Бенвенуто Челлини и «Юдифь и Олоферн» Данателло — знакомые по гипсовым слепкам шедевры толпились вокруг него, и перед каждым можно было пасть на колени.

Микеланджело, Леонардо да Винчи, Джорджо Вазари встретили его под сводами Палаццо Веккьо. И, как некогда мальчик, попавший в галерею генерала Воротилина, он не смог сдержать горячих слез перед запечатленными в мраморе и красках творениями мятежного духа. Он тихо попросил Марию Викентьевну оставить его одного. Она очень удивилась, взглянула на него, но увидела лишь белую застывшую маску, по которой, как дождь по мрамору, сбегали слезы. Он мог справиться с собой только в одиночку.

Через час они встретились в кабинете Франческо I Палаццо Веккьо, в небольшом зале, на деревянных стеновых панелях которого тесно висели живописные полотна. Алексей Викторович благодарно пожал ей руку. Лицо его было строгим и печальным, таким, как у Козимо I Медичи, что взирал на них сейчас.

— А знаешь, Алеша, если бы тебе его латы и бороду, ты был бы вылитый он.

— Возможно, — весело ответил Алексей Викторович. — Однако чем моя борода хуже, чем у него?

— Но он старше тебя... Как ты думаешь, был ли он счастлив со своей Элеонорой из Толедо?

Алексей Викторович повернулся к другому портрету, на котором кисть того же Бронзино запечатлела гордую юную даму.

— Машенька, попробуй встать, как она. Вот так. И убери улыбку.— Алексей Викторович отошел на несколько шагов: — А знаешь, дорогая, этот портрет мог быть написан с тебя!

— Алеша, ты мне льстишь. Но ты не ответил на мой вопрос.