Игорь Сорокин - Художник каменных дел

Глядя на монолиты каменных мостов Темзы, на отражающиеся в ее мутной воде прибрежные строения, он вспоминал Венецию и Неаполь и, кроме скуки, не испытывал никаких чувств. С сожалением он думал о том, что у него начисто отсутствует рационалистическое начало: если увиденное не увлекает его, то, сколько бы он себя ни насиловал, ему не удается выжать из себя ни единого яркого образа.

В Париж он вернулся с пустыми руками — не привез ничего, кроме желания добросовестно потрудиться. Ему казалось, что достаточно было представить правлению Всемирной выставки в Париже свой дипломный проект «Барская усадьба» и проект построенного им загородного дома в Долине Чар, как место стажера было бы ему безоговорочно предоставлено. Но не помогли ни дополнительные рекомендательные письма, ни ходатайства, ни заверения. В должности стажера ему было отказано.

Хочешь не хочешь, а надо было возвращаться домой. Денег едва хватало, и от границы их пути с Марией Викентьевной разошлись: она поехала в Кишинев, он — в Петербург.

По дороге в Академию художеств он клялся себе, что отныне он будет вести свои дела так, как того потребуют обстоятельства, использует любую возможность, чтобы за что-то зацепиться. Он обещал Марии Викентьевне дворец, а не может снять даже скромную квартиру.

В академии он прежде всего занялся своей отчетной выставкой. Он должен был показать, на что способен как архитектор. Но чем больше он занимался оформлением экспозиции, тем больше убеждался, что в профессиональном смысле он может рассматриваться как расплывчатое обещание достать звезду с неба. Неопределенность собственных художественных позиций смущала его, когда он перечитывал тезисы доклада, которым он должен был открывать собственную выставку.

Большинство преподавателей и профессоров академии разъехалось на каникулы, но, на его счастье, к самому открытию выставки прибыл профессор Котов, которому удалось вытащить из Петергофа конференц-секретаря академии Ивана Ивановича Толстого, подлинного ценителя искусства.

Указав перстом, окольцованным тяжелым золотым перстнем, на венецианские зарисовки Щусева, граф назвал довольно высокую цену, и у Алексея Викторовича похолодело в груди: он знал, что если академия покупает в свои фонды все представленные на выставке работы даже за небольшую цену, то выпускник автоматически становится ее ассистентом, или, как говорили, «младшим профессором». В том же случае, если покупаются отдельные работы, пусть за дорогую цену, это означает, что академия как бы откупается от своего выпускника, предоставляя ему самому искать себе место. Григорий Иванович Котов за спиной конференц-секретаря развел руками. Это должно было означать: «Я сделал для вас все, что мог, но мы не властны над сильными мира сего». На кафедру Щусева не взяли.

С неизменной своей спутницей — гитарой и сундучком с пожитками перебрался Щусев в дешевые меблированные комнаты на Крюковом канале. С двумя сотнями рублей в кармане приготовился он встретить тяжелые времена. И в самом деле, вскоре он узнал, что значит бегать, высунув язык, за дешевыми заказами. Спрос превышал предложение. Алексей Викторович вынужден был познакомиться с неписаными правилами обращения архитекторов с заказчиками. Самым трудным для него было такое: «Когда приходишь к заказчику, будь он хоть самым невежественным купчишкой, самолюбие свое оставляй в кармане пальто в передней». Другое правило утверждало: «Не вздумай воспитывать заказчика. Помни, что плата зависит от количества поклонов». В некоторых случаях, когда заказчик был уж больно дремуч и к тому же еще и нерешителен, советовалось прибегать к хамству, что так и называлось: «хама перехамить». Приводились примеры. Если купец без уверенности в голосе предлагает свое сочетание фронтона и наличников, то уж не зевай: делай суровую физиономию и наступай: «Слушай, борода, ты что, меня учить хочешь? Кто из нас архитектор — ты или я!»

Однако этот способ воздействия больше годился для Москвы. Просвещенный Петербург требовал к себе более почтительного отношения. За «белую кость» сановных заказчиков меж зодчими шла тайная, а то и явная война.

Высокие традиции, изысканный вкус архитектуры конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века при нынешнем массовом спросе были во многом утрачены. Традиции растворились в эклектике, мешанина сделалась модой.

Русское купечество и буржуазия, став посредниками между правящим классом и народом, грабили и ту и другую сторону и лишь в минуты пьяного раскаяния терзались собственным невежеством. И как ни смирялся Щусев с «выкручиванием самого себя перед заказчиком», уважение к искусству было для него превыше всего. Он бросил все и уехал в Кишинев строить на Пушкинской улице дом для Михаила Викентьевича Карчевского, брата Маши, который становился заметной фигурой в чиновной среде.

В этой постройке Алексей Викторович использовал восточные мотивы, стрельчатые окна, крохотные выносные балкончики, выходящие на тротуар, простой орнамент из глазури. Очень милым и уютным вышел незамысловатый особняк, и Щусев стал подумывать: а не открыть ли ему частную практику в родном городе, где все его знают, многие любят и готовы прийти ему на помощь. То же советовала и Мария Викентьевна.

Но слишком уж ясной и безмятежной представлялась ему эта стезя, что-то внутри протестовало. Кишиневские строения А. И. Бернардацци, его башня и культовые постройки диктовали архитектуре города определенную направленность. У Щусева не находилось слов, чтобы объяснить даже своей жене, сколь чужд ему кишиневский стиль. Мария Викентьевна усматривала в его речах лишь гордыню.

Все решило письмо от Григория Ивановича Котова. Профессор срочно приглашал в Петербург для работы в его мастерской. Алексей Викторович уцепился за это приглашение, хотя прежде отказывался от такой работы, называя ее рабством. Сейчас он обрадовался. К тому же сумма годового жалованья оказалась несколько большей, чем предлагалось вначале.

В своем письме Котов советовал ему документально оформить авторство на кишиневские и сахарнинские постройки, получить официальные отзывы на них в земстве Кишинева. Совет этот показался Щусеву странным, к тому же он не знал, как подступиться к делу. Ему казалось, например, что он по-родственному только оказывал дружескую услугу своему гимназическому товарищу Михаилу Карчевскому.

Когда Алексей Викторович поделился с Михаилом своими сомнениями, тот с улыбкой сказал:

— Алеша, милый, если мы будем терзаться такими путяками, то целиком будем состоять из одной щепетильности. Подготовь мне проекты своих строений, а остальное не твоя забота. Должен же быть и какой-то мой вклад в то, что ты построил для нас!