Игорь Сорокин - Художник каменных дел

— Иными словами, вы предлагаете мне дело, на котором обожглись? — улыбнулся Щусев.

— Да, обожглись лучшие наши мастера. Я готов оказать вам решительную поддержку, но сам я за это дело не возьмусь.

— А на моем месте взялись бы?

— На вашем месте, дорогой Алексей Викторович, используют любой, даже самый эфемерный шанс. Решайтесь. Я же вижу, как несладко вам живется. Решайтесь!

— Я должен посоветоваться с семьей. Можно, я отвечу вам завтра?

— Завтра, Алексей Викторович, вы будете в пути, потому что ответ я уже дал, — строго сказал Григорий Иванович и положил перед Щусевым конверт с деньгами. — Советую вам отправляться с семьей в Киев и обосновываться там. Верю в ваши способности, коллега.

Отправился Щусев в Киев, как на Голгофу. О работе, которая его ожидала, он имел самое приблизительное представление, и если бы не удалось ему встретиться перед отъездом с Петром Ивановичем Нерадовским, то даже малой уверенности не чувствовал бы он в себе. Петр Иванович подарил ему старинные руководства по внутреннему убранству храмов, составленные русскими и итальянскими мастерами.

Эти руководства были хороши уж тем, что их авторы без утайки выкладывали весь тот опыт, что был у них за душой. Наставления развеселили Щусева своей наивностью, пленили искренностью. Он подумал, что современные архитекторы напрасно отмахиваются от маленьких хитростей и премудростей мастеров давнего времени.

Старинные фолианты и летописи стали по приезде в Киев глубоким увлечением Алексея Викторовича. Конечно, не мода на старину, развиваемая такими журналами, как «Старые годы» и «Мир искусства», побудила его изучать старый быт и нравы, вникать в творчество богомазов. Его ежедневные посещения библиотеки Киевской духовной академии, беседы с богословами помогли ему в короткий срок завоевать авторитет в той среде, куда он был заброшен волею судеб.

Пришлось мобилизовывать все свои духовные силы, выдержку и настойчивость, прибегать к дипломатии, чтобы вести словесную борьбу с религиозными ортодоксами, для которых церковная догма была во сто крат выше художественной ценности созданий Феофана Грека, Дионисия, Андрея Рублева.

Из лавры он приходил с головной болью и, чуть отдохнув, вновь и вновь принимался анализировать отклоненные церковниками проекты иконостаса. Сначала он пытался отыскать логику в возражениях оппонентов, но вскоре убедился в тщетности этих попыток: ему открылось, что они сами толком не знают, чего хотят.

В объяснительной записке к проекту говорилось: «...в целях придания долговечности и противопожарной безопасности заменить обветшалый деревянный иконостас новым иконостасом из мрамора, изукрасив его серебром и золотом, равно как эмалью и мозаикой в византийском стиле XI — XII веков».

Оказалось, что предстоящее ему дело не такое уж неведомое: венецианские соборы, которые он в недавнем прошлом рисовал, должны были сослужить ему добрую службу. Его проект, думал он, должен решительно отличаться от прежних. Он обязан ошеломить им церковников, сбить их с толку, подчинить художественной идее. Для этого надо создать что-то небывалое. А пока он делал один за другим рисунки, упорно отказываясь представлять их на суд заказчиков.

По прошествии полугода отец Флавиан, поначалу благотворно взиравший на дотошного и работящего архитектора, топнул ногой и потребовал показать предварительные эскизы. Щусев согласился, поставив два условия: не считать предварительные эскизы официальным этапом работы и ограничить круг экспертов... одним отцом Флавианом. Оба условия были приняты.

В просторной и солнечной обители сановного священника Алексей Викторович демонстрировал свои эскизы, резко отличающиеся один от другого. И вместе с тем у всех эскизов была общая черта: каждому не хватало двух-трех штрихов до завершения образа. Чем меньше был сведущ человек в искусстве, тем труднее ему было преодолеть искушение взять в руки карандаш.

Один эскиз, на который Алексей Викторович возлагал особые надежды, он приберег напоследок. Вопреки проектному заданию, он заменил в нем иконостас алтарной преградой, прообраз которой находился в церкви Санта-Кроче во Флоренции. При таком решении изображения четырех архангелов и чудотворный образ Успения богоматери — главные реликвии Успенской церкви — получали как бы легкий взлет, открывая по-новому убранство алтаря, не изолируя его, как старый иконостас, а как бы распахивая перед взором внутренний интерьер храма. Замена иконостаса ажурной алтарной преградой открывала старинное мозаичное изображение богоматери в конхе главной апсиды на своде храма за царскими вратами. Мраморные столпы, изукрашенные растительным орнаментом с золотыми прожилками, поражали легкостью и изяществом форм.

Как и следовало ожидать, отец Флавиан исправил «недоработки» зодчего, за что тот его почтительно поблагодарил. Когда же дело дошло до последнего эскиза, Флавиан сердито сдвинул брови и пробасил:

— Что это?

— Не обращайте внимания, святой отец. Художественные фантазии, ничего больше. Вы ведь против алтарных преград, вот я и попытался создать нечто среднее между иконостасом и алтарной преградой. Если вам не нравится, разорвите, я тужить не буду.

Ноу Флавиана не поднялась рука уничтожить эскиз — уж больно он был радостен и свеж. Умный священник подумал, что предлагаемое решение несет в себе идею демократизации религиозного обряда. Раскрытое пространство алтаря как бы открывает прихожанам доступ в святая святых церкви, присвоившей себе единоличное право лицезрения гроба господня и окружающего его пространства во всем его торжественном убранстве.

Подкупали простота и искренность проекта. Казалось, даже каменное сердце дрогнуло бы перед этим чистым и трепетным прикосновением к старине Киево-Печерской лавры.

— Буду думать! — сказал отец Флавиан и забрал эскиз.

Сухой, костлявой рукой позвонил он в серебряный колокольчик, и в дверях тут же вырос могучий монах с детски невинным лицом.

— Чего желаете, владыко? — тонким голоском спросил он, потупив глаза.

— Угости нас, брат Серафим, чаем. Талантом гость из России сей чай заслужил, — пошутил отец Флавиан, с улыбкой глядя на Щусева.

— А я ведь малоросс, ваше высокопреосвященство, казацкого роду, военного...

— Поведай, сын мой, о себе. Нам о тебе все знать желаемо.

За чаем с пастилой и баранками Алексей Викторович с юмором рассказывал эпизоды из своей юности, связанные с раскопками в Кугурештах, о недолгой дружбе с зычноголосым отцом Паисием из Русештского монастыря. Между делом поинтересовался, не знает ли отец Флавиан что-либо о его судьбе.