Игорь Сорокин - Художник каменных дел

— Этой суммы, я полагаю, будет достаточно на предварительные расходы, — сказал он. — Деньги эти ваши, независимо от того, договоримся мы или нет. Мне почему-то кажется, что мы сговоримся к обоюдному удовлетворению.

— Смею надеяться, ваше сиятельство, что так оно и будет,— ответил Щусев, без робости пожимая ему руку.

Так заказ, за который сражались бы маститые архитекторы, достался двадцативосьмилетнему зодчему безо всяких усилий.

Вскоре, забрав семью, он вернулся в Петербург и с жадным азартом принялся за работу в надежде проявить себя в гражданской архитектуре. А работа предстояла немалая. Вместе с внутренней перепланировкой старинного трехэтажного особняка на Фонтанке, как раз напротив Инженерного замка, нужно было надстроить четвертый этаж и, что самое трудное, преобразить внешний облик дома в соответствии с современными требованиями. Графу очень хотелось, чтобы его дом стал в своем роде уникальным, был у всех на виду, сделался объектом подражания.

Снова пришлось засесть за изучение проектов и возведенных в натуре строений, но теперь уже самых современных.

Развитие капитализма в России наложило отпечаток на всю общественную и художественную жизнь страны. Не осталась в стороне и архитектура, которая во все времена была зеркалом, отражающим общественные тенденции и вкусы эпохи. Канул в Лету классицизм, эклектика утомляла и раздражала, модерн делал первые шаги, пугая своим космополитизмом. Призывы обновить и обогатить палитру изобразительных средств архитектуры неслись отовсюду.

Чуть ли не треть петербургских богатых домов перестраивалась. Летом город производил впечатление большой строительной площадки. Одни дома снимали строительные леса, другие надевали, но редкому дому удавалось выделиться. Холодная каменная громада Петербурга подминала под себя самые изощренные подделки под народность. Лишь снижалось качество архитектурных решений, вдохновленных еще Петром I.

Заказчик Щусева только казался покладистым. Он умело вытягивал из молодого зодчего все, на что тот был способен, бракуя его эскизы один за другим. Граф Олсуфьев, в отличие от многих сановников, не без пользы заседал в высоких комиссиях: его художественный вкус отличался высокой требовательностью. Правда, граф был довольно капризен, но умело маскировал это, прикидываясь, когда нужно, благодетелем.

Но и Щусев был уже не робкий юноша, прячущий в карман собственное мнение. Вскоре он увидел, каким махровым консерватором может оборачиваться либерал.

Алексей Викторович предложил осуществить перестройку олсуфьевского фамильного дома в строгом ранне-петровском стиле. Он четко прорисовал на эскизе мощные карнизы, кованые решетки, лепные балконы и профили. Четвертый этаж был решен как мансарда, на которой будет использован старый венчающий карниз — предмет гордости графа. Высокое окно, помещенное в тимпане фронтона, выгодно обрамлялось графским гербом, изящный рисунок балконных решеток гармонировал с абрисом герба. Проект отличался глубокой и подробной детализацией, свежестью и большим вкусом. Граф без подсказок прочитал в новом фасаде идею приверженности своего рода деяниям Петра I, незыблемость и древность своих корней.

Получив одобрение, Щусев приступил к реализации проекта. Когда работы были завершены, граф радовался, как ребенок, и бил в ладоши.

С этого времени начинается феерический взлет никому прежде не известного зодчего. Все заметили свежесть его творческой манеры, бережное отношение к истокам русского зодчества. Именно о таком подходе к национальному наследию мечтала прогрессивная художественная общественность.

Граф Олсуфьев был в числе людей, безгранично уверовавших в способности зодчего. Он догадывался, что Щусев может ускользнуть от него, когда получит возможность выбора. Чтобы этого не случилось, граф поторопился дать архитектору новый заказ.

Член множества советов и комиссий, Олсуфьев был сопредседателем Комитета по увековечению памяти победы русских на Куликовом поле. В 1380 году русские, возглавляемые князем Дмитрием Ивановичем, уверовали в то, что монголо-татарские тумены и тьмы могут быть биты, что не один лишь литовский князь Ягайло умеет не бояться их. Черное рядно татарского ига, закрывшее на века свет свободы для русского народа, было порвано на Непрядве-реке, при ее впадении в Дон.

Уже не первый год искал комитет достойный проект памятника, чтобы воздвигнуть его на поле Куликовом. По счастливому совпадению, славное поле находилось на территории вотчинных владений графа, и он, не раскрывая до времени своих замыслов, пригласил Алексея Викторовича посетить его поместье в Монастырщине. Здесь Щусев отдыхал после напряженной работы, гулял в березовых аллеях бескрайнего барского сада.

Самыми приятными были послеобеденные часы, когда хозяин отправлялся вздремнуть, а гость шел в библиотеку. Алексей Викторович не завидовал богатству графа, одна лишь старинная библиотека с тысячами фолиантов в кожаных переплетах зажигала жадным блеском его глаза. Устроившись в уютном тяжелом кресле и обложив все досягаемое пространство книгами, он отправлялся в путешествие по страницам истории.

Видимо, действовала близость Куликова поля — так и тянуло к летописям четырнадцатого века. Он погружался в славянскую вязь, и летели над его головой горячие ветры суровых времен.

Много раз битые, тысячекратно опозоренные русичи по крохам собирали в кулак былую удаль. И вот наконец перебрались они на тот берег Дона, где стоял враг, веруя в слова Сергия Радонежского, посулившего победу русскому воинству. Поднявшееся солнце осветило крепкий частокол островерхих шапок противника. Плотная стена из лошадей и человеческих тел тянулась от горизонта до горизонта. Негодованием дышала эта стена — рабы вздумали бунтовать. Так будет им наука, чтобы запомнилась на вечные времена.

А в русском стане спокойно готовились к тяжелой ратной работе. Заскорузлые руки, привыкшие сжимать чапыги сохи, оглаживали рукояти кованных в деревенских кузнях мечей.

— Ты, князь-батюшка, сыми золотые бляхи-то да ступай в корень войска, — велят Дмитрию воеводы. — Неможно нам без тебя остаться — пропадем.

Дюжий детина Пересвет сжимает дубинообразное древко выбранного по руке копья. Ему начинать сечу.

Шаром отскочил от черной татарской стены верховой на прыткой низкорослой лошади.

— Такого-то сшибу, — бахвалится Пересвет и вваливается в седло.

Конь испуганно вздрагивает под ним и зло косит глазом, пытаясь угадать, что за гора обрушилась на него. Шевеля буграми мощных ляжек, он примеривается к весу седока, торопит миг, когда богатырь отпустит стремя и понукнет его двинуть в разбег.