Игорь Сорокин - Художник каменных дел

— Да люблю я их, чертей... Не знаю, за что. Это меня и погубит, — сказал Щусев так, что артельщики услышали.

Сказав, строго поглядел на них.

Работы начались с того, что Щусев велел снять крест и заказать новый. Как он и предполагал, купол был сделан из местного легкого туфа и отсыревал от обильного конденсата, что образовывался в легком камне при резких колебаниях дневных и ночных температур. Сырость пропускала и плохо подогнанная кровля.

Поручая артельщикам работу, Щусев объяснял каждому задание, а потом спрашивал, как работник намерен его выполнить. Его вопросы звучали так, что артельщик чувствовал: барин знает дело. Своими вопросами Щусев будил в рабочем профессиональное честолюбие. Если кто-то придумывал свой прием, то Алексей Викторович с неподдельной заинтересованностью просил досконально объяснить, что к чему. И начинался разговор двух профессионалов, объединенных одной целью, одним стремлением.

Однако до такого взаимопонимания добрались лишь к разгару строительных работ, когда напряженный ритм стал привычным, а взаимоотношения артели с Алексеем Викторовичем сделались чуть ли не братскими.

Это было строгое братство, вольности архитектор не допускал. На лесах он всегда был сосредоточен, после работы же с ним можно было запросто пошутить, прочитать ему письмо с деревенскими новостями, пожаловаться на судьбу, помечтать. Если артельщики устраивали перекур, Щусев с первого взгляда распознавал, для чего они собрались: отдохнуть или решить, как управиться с заковыристым делом.

В первый день работы с отсыревшего купола содрали жесть, а за что приниматься дальше, не знали. Спросить Алексея Викторовича побоялись: вдруг осердится да прогонит, что ж тогда — вернуться с пустыми руками в голодную деревню?

— Снести этот чертов купол да новый вытесать, — такое было общее мнение.

Подошел Щусев, прислушался.

— Тогда, может, и чердак снесем, и стены. А? — спросил он.

Рабочие задумались, завздыхали.

— Ничего сносить мы не будем, — сказал Алексей Викторович и велел принести несколько ручных буров и ведра. Он наметил точки, в которых следует пробурить отверстия. Их пробурили. Щусев велел подставить под них ведра. Вскоре на глазах мужиков из отверстий побежала вода. Купол буравили до тех пор, пока и он не «заплакал» отдельными слезинками. К обеду воду слили, она уместилась в двух больших пожарных ведрах. Купол долго сушили рогожами и паклей.

На следующий день кровельщики взялись изготовлять по щусевскому чертежу большую медную воронку с зарегулированным стоком. Лишь когда воронка была изготовлена, артельщики поняли суть хитрого приема, с помощью которого Алексей Викторович отводил воду от купола. Поставленная внутрь шатрового завершения воронка просто и надежно решала задачу, собирая и выводя концентрирующийся конденсат. Новая надежная обшивка купола давала дополнительную страховку от сырости.

Щусев продолжал работы по реконструкции казавшегося загубленным сооружения. Под ветрами Кавказа кровля и стены стали обретать положенный цвет, а начатые в прошлом году Нестеровым росписи перестали отслаиваться вместе с грунтовкой.

Михаил Васильевич с гордостью представил цесаревичу Алексея Викторовича, назвав его спасителем храма, охарактеризовав как мастера своего дела. Цесаревич вяло пожал Щусеву руку, скупо поблагодарил и пошатываясь удалился в свои покои. Прикосновение царственной ладони, покрытой холодным потом, было мерзко — как будто поздоровался с жабой. Он долго потом тер руку платком.

Не эта, а иная благодарность была ценна для Алексея Викторовича. Когда он уезжал из Абастумани, вся артель вышла его провожать.

— Оставался бы с нами, барин, не ровен час без тебя опять запьем, — говорили мужики.

Михаил Васильевич Нестеров поехал проводить его до самой станции за двадцать верст.

Свое тридцатилетие Алексей Викторович встречал в Петербурге в семейном кругу. Тихое торжество, скромный семейный ужин, мысли о пройденном пути... Он чувствовал себя полным сил и энергии, но временами казалось, что это никому не нужно. За плечами, правда, было кое-что, однако ни одного но-настоящему серьезного проекта так и не удалось осуществить. Да и не было таких проектов.

Он уже собирался ложиться, когда у дверей задребезжал колокольчик. Прислуга открыла дверь и через минуту, постучав к нему в кабинет, сказала:

— К вам господин профессор Котов пожаловали.

Грустные думы разом отлетели прочь. Алексей Викторович поспешил навстречу дорогому гостю.

— Поздравляю вас, Алексей Викторович! Позвольте облобызать в вашем лице мою лучшую надежду, — проговорил Григорий Иванович, обнимая Щусева и улыбаясь. — Ваши товарищи из Общества архитекторов уполномочили меня передать вам приветственный адрес.

И профессор Котов вручил ему сафьяновую папку с серебряным вензелем: «Художнику-архитектору А. В. Щусеву в день тридцатилетия».

Странное дело, но это полуофициальное приветствие отозвалось в душе горячей благодарностью.

— Сейчас распоряжусь, чтобы подали чаю, — поторопился Алексей Викторович скрыть свою растроганность.

— Чай отменяется! — весело воскликнул профессор и извлек из своего багажа бутылку французского шампанского. — Зовите Марию Викентьевну. Где она, наша красавица, где вы ее прячете?

— Красавица спит. Дело в том, что ей сейчас необходим покой...

— А-а, понимаю. Ожидается прибавление? Поздравляю.

— С этим заблаговременно поздравлять негоже.

— Все у вас будет в порядке, уважаемый Алексей Викторович. Фортуна охотно поворачивается к вам лицом, и вы умеете не обижать эту капризную даму. Только сдается мне, что поспешили вы вернуться в Петербург.

Щусев удивленно вскинул глаза и, подождав минуту, сказал:

— А что мне было делать в Киеве? Бить поклоны отцу Флавиану да слушать его фантазии?

— Отец Флавиан самый приличный из всей этой публики и самый знающий. Но я вас к нему больше не пошлю. У вас есть сейчас какое-нибудь большое интересное дело?

— Интересное? Смотря что под этим понимать. Работа кое-какая есть. Закончил проект загородного дома для помещицы Безак с башенками и прочими выкрутасами. Проект ей понравился, а с постройкой тянет. Сейчас в Царском Селе делаю другой загородный дом в два этажа. Моя архитектура должна уложиться там в размер корабельной доски: дом надо слепить из старой, выброшенной на берег баржи.

— То, что намереваюсь предложить вам я, поинтереснее старой баржи...

И Григорий Иванович стал рассказывать о последнем заседании Археологической комиссии, о развалинах одного из самых древних храмов Киевской Руси XII века — храма Святого Василия в Овруче, построенного в честь князя Владимира Святославича, который при крещении принял второе имя — Василий, о чем теперь мало кому известно.