Игорь Сорокин - Художник каменных дел

В его крепком рукопожатии чувствовалось дружелюбие, зоркие глаза светились умом. Он показался Щусеву человеком другого поколения. Трудно было предположить, что недолгое единение на лесах перерастет в дружбу.

— Так вот вы, стало быть, какой, господин Щусев, — сказал Нестеров, с интересом разглядывая его при солнечном свете. — Во всем Киеве только и разговоров, что о вас. Очень жаль, что попы испугались строить ваш иконостас. Я видел ваш эскиз — свежо, смело!

С того момента, как Нестеров назвал свое имя, Алексей Викторович не мог успокоиться. Звезда российской живописи, художник, завоевавший признание и Академии художеств, перед которым заискивали члены царской фамилии, во плоти стоял перед ним и вроде бы даже добивался его расположения.

Неожиданно Алексей Викторович рассмеялся:

— А я вас, знаете ли, уважаемый метр, чуть было с лесов не прогнал! Вы уж, ради бога, извините невежду, не узнал я вас.

— Будь я на вашем месте, Алексей Викторович, прогнал бы непременно! — отозвался Нестеров, и они рассмеялись.

Оказалось, что Нестеров на время обосновался в Киеве — городе, который он любит, как любят отчий дом. Михаил Васильевич обрадовался, узнав, что Щусев родом из Молдавии. Со вниманием слушал он его рассказы о бессарабских обычаях, культуре, искусстве. Его увлекла горячность, с какой Щусев говорил о красках Молдавии, вкрапливая в свою речь молдавские словечки и выражения.

— Как жаль, что современное искусство утратило связь с народными традициями, — говорил Алексей Викторович. — Они живут сейчас как бы отдельно, сами по себе и от этого хиреют.

— Господи, — произнес Нестеров, — действительно, мы считаем, что народное творчество попросту неисчерпаемый клад. Как это верно — уподобить народное творчество доброй матери, забирая от которой мы обогащаем ее. Почему же раньше никто до этого не додумался?

— Да это любой крестьянин знает. Поглядите на мужика в церкви, он туда не проповеди слушать ходит, а на живопись смотреть. Если даже ему что-то не нравится, он всем сердцем старается понять и при этом никогда не теряет веры в красоту. Из слезливых жалельщиков наши передвижники превратились бы в истинных просветителей, знай они, насколько богата тайными кладами душа народа.

— Э-э, нет, Алексей Викторович, здесь я с вами готов поспорить...

— Но я же не оракул, чтобы изрекать истины, я просто высказываю свое мнение, — сказал Алексей Викторович и подивился, до чего свободно и легко он чувствует себя с почти незнакомым человеком. Совершенно непонятно, откуда взялась симпатия к Нестерову и почему ему так хотелось быть для него интересным?

Нестеров остановился и, переступив с ноги на ногу, сказал:

— Мне ужасно жаль прерывать наш разговор. Премного обяжете, если согласитесь заглянуть ко мне. Вы помогли бы мне разобраться в чрезвычайно важном для меня вопросе. Смею думать, что и я мог бы оказаться полезным для вас.

— Я был бы рад, если бы вы приняли меня через два часа. Жена не любит, когда я сильно опаздываю к обеду...

— Прекрасно! — воскликнул Нестеров. — Жду вас через два часа. Прошу без церемоний.

Когда они увиделись снова, то оба испытали ощущение, что знают друг друга давным-давно, так легко они находили общий язык.

Нестеров усадил Алексея Викторовича на тяжелый дубовый стул и вручил ему папку зарисовок орнаментов русского Севера.

— Ваша мысль не оставляет меня в покое, — сказал он. — Взгляните на эту декоративную роспись. Я сделал эти зарисовки в Белорецком монастыре. Это рисунок с модели XVII века, первое десятилетие. Барокко едва проникло в салоны, а здесь уже не обошлись без его влияния, барочность уже влилась в русский орнамент. Или вот московские зарисовки из дворца Алексея Михайловича в Коломенском. Как это у Симеона Полоцкого:

Городские и деревенские мастера из народа умели тонко улавливать особенности господствующего художественного стиля. Это без сомнения. Корни национального искусства я ищу повсюду, а больше на Севере. Там они ничем не замутнены, чисты, графичны. Полистайте зарисовки травных орнаментов. Разве не диво! На ясном фоне узор образуется сочетанием белой, черной и киноварной красок с тактичнейшим привнесением позолоты. Узнаете вариант их росписей в Троицкой церкви?

— Сходство есть, не возражаю. Но текущая линия лиственного узора у меня, как мне кажется, пластичнее, природнее, что ли...

— Это не только ваша заслуга, Алексей Викторович. Безвестные художники подготовили ваше восприятие, как бы собрали по крохам да и вложили в вас свои мысли. Взгляните, и в московских узорах, и в северных, и у вас один и тот же выбор колористического решения. Возьмите хотя бы вот этот московский поясок с растительным побегом: в перетекающих линиях нет никакого напряжения. А как играют белые оживки по орнаменту — просто прелесть!

— Но эта красота белесая, робкая. Мне нужны пышнолиственный сильный узор, зелень сочная... В Париже я видел работы одного «дикого» художника, он причисляет себя к импрессионистам, рисует ни на что не похожие яблоки, от которых слюнки текут. Мне нужна зелень такая, чтобы под ее сенью хотелось укрыться.

— И, насколько я вас понял, Алексей Викторович, вы намерены добиваться этой цели любыми средствами изображения?

— Я должен найти и утвердить свой собственный стиль, иначе какой же я художник, — тихо сказал Щусев и углубился в изучение орнаментов.

— Ваше счастье, что вы не позволили испортить себя в академиях. Природный дар — высшая ценность искусства, но одни лишь каноны нашего ремесла, к сожалению, одни лишь они делают наши глаза и руки умелыми.

— Я бы не стал так разграничивать ремесло и талант. Взять, к примеру, вас, если позволите?

Нестеров кивнул с едва уловимой иронией.

— Талант крупного мастера каждый раз сплавляется из воли, разума, интуиции, — сказал он. — В этом сплаве не найти никаких неоднородностей. Дарования меньшего размаха опираются чаще всего на выучку, приглядываются к распространенным вкусам, скрупулезно изучают сначала чужой опыт и не верят в свой.

В течение всей зимы и весны 1903 года Щусев и Нестеров встречались чуть ли не ежедневно. Михаилу Васильевичу близка была творческая манера Щусева. Особое удовольствие доставляли ему острота суждений, веселый и легкий нрав его нового молодого друга. Вся семья Щусева тянулась к Михаилу Васильевичу, а Петруша в нем просто души не чаял, постоянно теребил отца, спрашивая, когда придет дядя Миша и они вместе будут рисовать зверей и птиц.

Нестеров работал с раннего утра до полудня, а потом отправлялся на прогулку и неизменно шел к лавре, где в Троицкой церкви трудился Алексей Викторович. Михаил Васильевич скромно усаживался где-нибудь под лесами и, нисколько не мешая Щусеву, вел с ним неторопливые разговоры, осторожно давал советы, если Алексей Викторович спрашивал его мнения.