Игорь Сорокин - Художник каменных дел

Предивное узорочье Суздаля, Ярославля, Углича отразилось на нешироком пространстве красных стен галереи. Впервые современное светское здание сумело органично вобрать в себя наследие московского барокко. Яркими всполохами зажглись краски, не ослепляя, а радуя взор. Васнецовский фасад стал той новой волной в русском зодчестве, которая смывала безвкусицу подделок под «народый дух».

Васнецову первому удалось то, о чем мечтали многие архитекторы уже более ста лет: доказать примером, что московское барокко — это живой вклад русских зодчих в мировую классику.

Приверженец петербургской школы, Щусев к московскому барокко был до времени равнодушен. Однако сама судьба, казалось, приближала зодчего к нему. Проникнув в суть белокаменной псковско-новгородской архитектуры, овладев ее светотенями, он однажды увидел в предивном узорочье Москвы загадку, подступы к которой сумел нащупать лишь Виктор Васнецов. Загадка эта так и осталась бы до конца не разгаданной, не случись целого ряда событий, которые привели Щусева на Каланчевскую (ныне Комсомольская) площадь — вокзальную площадь Москвы. И эта площадь не отпускала зодчего до самого последнего дня его жизни.

К идее строительства нового здания Казанского вокзала в Москве Алексей Викторович сначала отнесся почти безразлично. Его пригласили участвовать в закрытом конкурсе проектов вокзала. Новоявленный тридцатишестилетний академик архитектуры, не успевший еще насладиться высоким званием, как следует примерить его к себе, он не думал покидать Петербурга. Ему казалось, что Северная Пальмира навсегда стала его второй родиной.

Следуя узаконенному им для самого себя правилу — участвовать во всех конкурсах, он внимательно изучил и условия нового конкурса. По памяти воспроизвел он на бумаге Каланчевскую площадь, старый Рязанский, а потом Казанский вокзал, на месте которого надлежало вырасти новому вокзалу. Обусловленная конкурсом идея «русского сказочного городка» (конкурс носил условное название «Московские ворота на Восток») показалась ему занимательной. К приглашению участвовать в конкурсе прилагался примерный эскизный проект, выполненный самим Федором Осиповичем Шехтелем.

«Зачем мне за это браться, когда Шехтель есть? — думал Алексей Викторович. — Шехтель построил на той же площади Ярославский вокзал, правда мрачноватый, несколько тревожный. За ним следовал целый ряд превосходных построек Федора Осиповича. Одно лишь здание типографии «Утро России» на Страстном, получившее первую премию за удивительно простой и бесконечно выразительный фасад, чего стоит! Шехтель в самом расцвете сил, и у него больше, чем у кого бы то ни было, прав завершить ансамбль вокзальной площади...»

Алексей Викторович не догадывался, что богатейшее Акционерное общество Московско-Казанской железной дороги уже сделало свой выбор.

Сама идея построить вокзал в виде символических «ворот на Восток» будоражила фантазию, рождая образы один ярче другого. Вокзал — это начало дальней дороги. Большинство же вокзалов немо и безразлично к человеку. А ведь само здание способно сказать напутственное: «В добрый час! Не забывайте, чьи вы и откуда родом!»

На эскизе Шехтеля был бегло прорисован белокаменный ансамбль с разновысокими башнями и кирхообразными крышами. От идеи «ворот на Восток» эскиз был очень далек.

Щусев сделал набросок и увлекся. Всего два вечера трудился он над своим проектом, не связывая с ним никаких надежд. «Дело долгое...» — решил Алексей Викторович и отложил набросок в сторону.

Другие дела были куда более реальными. Его старый знакомец отец Флавиан за его спиной сговорился с митрополитом Петроградским и Ладожским и архимандритом Свято-Троицкой Александро-Невской лавры Владимиром не выпускать архитектора из рук. Предложения от Синода следовали одно за другим, и Щусеву нельзя было с ними не считаться, хотя он уже отстоял свое право отказывать. Однако он мог пользоваться этим правом лишь до той поры, пока владыко не топнет ногой. Но не лежала у него больше душа к культовым постройкам.

Свежесть архитектуры Виктора Михайловича Васнецова взволновала Щусева. Конечно, он не ставил и не мог ставить перед собой цели обновить московское барокко, явить его миру как откровение. Правда, он умел делать находки «под ногами», открывать то, что открывать всего труднее, — явное.

Его частые наезды в Москву, долгие ночные бдения в период работы над «Марфой», привычка в часы раздумий бродить по московским улицам — все это исподволь привязывало его к Москве. Едва он начинал думать об этом городе, как в нем пробуждалось ощущение праздника. У него уже были любимые места в Замоскворечье, в Филях, в Немецкой слободе, из которой, как он считал, собственно, и вышел Петербург. И конечно, душу свою он был готов положить к подножию Кремля.

Щусеву первому удалось увидеть, почувствовать первозданность Москвы — основоположницы собственного стиля в архитектуре, стиля собирательницы русских городов.

По ночам ему снилась весенняя, омытая первыми дождями, радостная Москва. Светлая искренность московского барокко открывалась ему постепенно, шаг за шагом. По опыту своих белокаменных построек он уже знал, что искренность вообще невозможно скопировать. Найдется ли кто из современников, у кого хватит и восторга и терпения, чтобы настроить душу свою на бесконечную работу, на любовь, которую безоглядно вкладывали московские зодчие в каждый свой каменный узор?

Алексей Викторович старался не думать о своих неудачах и все же всегда помнил о них. Первый опыт работы стиле московского барокко он предпринял за год до этого конкурса. Тогда он участвовал в другом конкурсе — на постройку городского банка в Нижнем Новгороде.

В том проекте зодчий впервые воспользовался формами московского барокко. Каждое из четырех соединенных одно с другим зданий несло свою функциональную и художественную нагрузку. Создавалось впечатление, что они в разное время были пристроены друг к другу, как происходило в те годы, когда московское барокко вырабатывало свою живописность, основанную на сочетании свежести красок и пластики форм.

Это был смелый эксперимент архитектора — расчлененное на самостоятельные фрагменты строение собиралось в яркий, как мозаика, ансамбль, вызывая целую гамму чувств. Яркий всполох красок был по-своему строг, продуман и организован. Но в проекте нижегородского банка ощущалась заданность, он был несвободен от влияния псевдорусского стиля. Проект так и не был реализован, и Щусев не жалел об этом.

Московское барокко оказалось крепким орешком. У этого пришедшего к нам из конца XVII — начала XVIII века стиля была своя особая тайнопись, и только опытному художнику с острым чутьем и свободной фантазией можно было здесь на что-то надеяться.