Игорь Сорокин - Художник каменных дел

Страна жила, вглядываясь в будущее, и эту устремленность в будущее Лансере сделал главной темой своей живописи, которая по сей день украшает стены и своды парадных залов Казанского вокзала. Его панно трогают своей искренностью и светлой радостью. Разглядывая их, мы не забываем о том, что они были первыми произведениями советской монументальной живописи.

По-новому зазвучал в них мотив России, сплачивающей народы. Равноправие и дружба — вот основа братства народов СССР. Сквозным рефреном проходит эта тема через полные динамики композиции. Соединяя дали нашей Родины, летят по небу самолеты, меряют бескрайние версты мачты линий электропередачи, республики, края и области страны рассказывают о своих богатствах. На лицах людей — тот свет праздника, передать который просил Лансере Щусев. Тема праздника труда впервые получила здесь достойное выражение в монументальной живописи.

Нестеров долго не мог простить Щусеву его «уступок конструктивизму». Он чуть-чуть оттаял лишь тогда, когда архитектор занялся живописным оформлением стен и сводов Казанского вокзала.

Но когда Алексей Викторович пришел к Михаилу Васильевичу, тот встретил его сухо. Стародавние друзья даже назвали своих сыновей именем друг друга (Алексей Викторович дал своему младшему сыну имя Михаил, а Михаил Васильевич назвал сына Алексеем). Скрепившие свою дружбу назывным родством, два близких человека встретились, как чужие.

Нестеров терпеливо выслушал клятвы Щусева в верности традициям русской классики и, подумав, сказал:

— Мне бы очень хотелось, Алексей Викторович, верить, что вы снова наш. Но, невзирая на все ваши доводы, вы мало похожи на воротившегося блудного сына.

— Просто сейчас никому не позволительно стоять в стороне от дела, — сказал Щусев.

— После «Марфы», любезный мой друг, я поклялся более на стены не лазать. Так, как пишет Лансере, никто пока не умеет. И не скоро научится...

Вскоре друзья помирились. Первым на сближение пошел Михаил Васильевич, узнав, что на Алексея Викторовича обрушилось несчастье.

Надежда и гордость зодчего — старший сын Петр, так похожий на него темпераментом, вдруг неизлечимо заболел. Временами он начинал заговариваться или принимался смеяться и смеялся до слез. Вдруг беспричинная веселость обрывалась, и он впадал в столбняк, за которым неизменно следовал приступ ярости. Врачи объясняли это так: Петр долго носил в себе вялый вирус менингита, которым болела его сестра. Сильный организм, доставшийся Петру от отца, одолевал готовую вспыхнуть болезнь. А в пору выпускных экзаменов в Строгановском училище, когда организм ослаб от перенапряжения, вирус ожил и теперь сжигал юношу, как пожар.

Теплый и радостный дом, родной дом, куда Алексей Викторович всегда спешил, как на праздник, превращался в ад. На семейном совете, обливаясь слезами, Мария Викентьевна наконец согласилась определить сына в больницу. Медицинское заключение не оставляло никаких надежд на выздоровление.

Временами Алексею Викторовичу казалось, что негде взять сил, чтобы не дать отчаянию овладеть собой, чтобы постоянно поддерживать Марию Викентьевну, которая все больше уходила в свою беду. Алексей Викторович изо всех сил, но безуспешно пытался переключить внимание Марии Викентьевны на других детей.

Совсем еще недавно он с надеждой следил за яркими успехами сына. Он настолько привык к мысли, что его Петр непременно станет настоящим художником и счастливым человеком, что расстаться с этой мечтой было невыносимо.

Младший сын готовил себя к инженерному поприщу, дочь не возражала против профессии архитектора, и только. Мечты Щусева, что дети сумеют достичь в искусстве того, что не удалось ему, мечты, которые он связывал прежде всего со старшим сыном, развеялись в прах.

В этот момент Михаил Васильевич Нестеров протянул Алексею Викторовичу руку помощи.

Наркомат просвещения уже не первый год искал подходящую кандидатуру для того, чтобы возглавить сложное и большое дело, — нужен был художник с большим знанием мировой культуры, к тому же наделенный талантом организатора, и надлежало этому художнику в короткий срок преобразовать одну из главных сокровищниц искусства страны в центр художественного просвещения народа. Этой сокровищницей была Третьяковская галерея.

Кандидатуру Алексея Викторовича Щусева на пост директора галереи предложил Михаил Васильевич Нестеров.

В ту пору Третьяковская галерея представляла собой больной запасник — хранилище художественных ценностей, свезенных сюда со всей страны из брошенных дворцов, особняков, имений. Даже основной художественный фонд галереи, собранный Павлом Михайловичем Третьяковым, не имел научного описания.

Щусев не был бы Щусевым, если бы в каждом новом деле не ставил неожиданных целей. Он органически не мог подходить к делу ординарно, привычно, как все. У Парижа есть Лувр, у Ленинграда — Эрмитаж и Русский музей. У Москвы своего Лувра не было. Галерея в Лаврушинском переулке должна стать московским Лувром как по богатству своей экспозиции, так и по своей популярности.

Эту пору жизни Щусева знаменует целый поток писем его старому другу и советчику Петру Ивановичу Нерадовскому — бессменному смотрителю Русского музея в Ленинграде.

«Каталог типа луврского я писать заставил, — сообтщает А. В. Щусев П. И. Нерадовскому 16 ноября 1927 года. — Несмотря на доводы, что без постоянной экспозиции нельзя писать каталог, оказывается, лучшие каталоги не зависят от экспозиции. Я очень обрадовался, что был прав в своих предположениях».

Алексей Викторович впервые находился в окружении людей, которых прежде сторонился, — он говорил, что не любит искусствоведов, как и всяческих других «ведов». Он считал, что, в отличие от художников, эти люди могут спокойно жить одними лишь разговорами и «нянчить» свое знание. Предоставленный сам себе, этот капризный и самолюбивый народ бывал временами, по мнению Щусева, отзывчив на высокий и чистый призыв, но как легко возгорался, так быстро и остывал, искренне любя рутину и в то же время беспощадно ругая ее.

Нужны были щусевская энергия и его искреннее благоговение перед истинным искусством, чтобы уже через год Третьяковская галерея стала ярким и, главное, постоянно действующим художественным очагом не только московского, но и всесоюзного масштаба.

Под руководством Щусева сотрудники галереи осуществили ее полную реорганизацию, создали службу реставрации, вывели галерею на самый высокий уровень научной и экскурсионной работы. Через год Алексей Викторович думал об искусствоведах уже совсем иначе, чем прежде.

Основной экспозиционный фонд, все, что хранилось в запасниках, было классифицировано и научно описано. В запасниках нежданно-негаданно обнаруживались все новые шедевры отечественной и мировой живописи.