Мануэль де Фалья - Статьи о музыке и музыкантах

Ученый-художник — трудно понять такое сочетание. Однако художник, пользующийся приобретенной эрудицией не для того, чтобы непосредственно показать ее в своем творчестве, а чтобы отразить существенные ценности национального искусства, не только украшает свои произведения, но и осуществляет задачу огромного значения. Именно это и имело место у Педреля.

Его музыкальная продукция, начиная с «Пиренеев», даже при простом ее прочтении, раскрывает три первостепенных качества: индивидуальность средств выражения, ясную эмоциональную силу и редкую творческую энергию.

Серьезное изучение его творчества покажет нам, что эти драгоценные качества (независимо от природного таланта, которым бог одарил Педреля) явились следствием усвоения народной песни, изучения старинного музыкального искусства и воплощения их в свободных и современных формах.

Сам Педрель рассказывал нам, как в детстве старательно записывал песни и выкрики торговцев, сколько музыки он переслушал, начиная с песенки, которой мать убаюкивала его младшего брата, и кончая маршами («pasacalles») военных отрядов. На эти усердные упражнения его натолкнул учитель сольфеджио, и они стали для маленького музыканта самыми привлекательными из его развлечений. Затем Педрель — мальчик-певчий в хоре собора Тортосы, города, где он родился. Тут ему представляется множество случаев на практике изучить художественные формы религиозной музыки и проникнуться звуковым таинством, исходящим от старинных напевов, до сих пор используемых в наших соборах. Эти напевы, как, например, потрясающий «In recort» 8, цитированный и переложенный Педрелем в его «Сборнике песен», наполняли душу ребенка, по его собственному выражению, истинно трагическим ужасом.

Зная все эти предпосылки, можно ли сомневаться в том, что в них были заключены духовные и художественные зачатки тех музыкальных творений, которые уже в зрелости, после углубленных и усердных исканий должен был осуществить тот ребенок-певчий?

Я не претендую на исследование произведений Педреля. Мои намерения, по крайней мере в данный момент, ограничиваются желанием показать их большое значение для нашего современного искусства. Это значение настолько очевидно, что отрицать его могут только невежественные или недобросовестные люди.

Ясно, что я не собираюсь провозглашать непререкаемыми труд и эстетику Педреля. Их оценка, как и всякого человеческого труда, может дать повод для поправок и замечаний, всегда достойных уважения, когда они излагаются честно и с широким пониманием дела. Скажу даже больше: значение, которое многие приписывают Педрелю, не подтверждается всей совокупностью его произведений. Сочинения, предшествующие созданию «Пиренеев», могут расцениваться только как свидетельство намерений, блестящее осуществление которых было достигнуто в названном творении. Даже не во всех произведениях последнего периода эти намерения были осуществлены равно удачно. Таково неизбежное следствие отсутствия у Педреля достаточного опыта, который приобретается только на том поприще, где раскрывается и приносит плоды произведение искусства: композитор почти совсем был лишен контакта с музыкальным исполнением, со сценой и с публикой — а этого не может заменить ничто.

Эти соображения подсказаны мне теми выдающимися потенциями, которые я признаю в педрелевских сочинениях и которые я боялся бы принизить, придавая моим словам оттенок безусловного одобрения, порой встречающийся в некоторых мало обоснованных посмертных восхвалениях.

Спустя девять лет после появления «Пиренеев», во время своего долгого пребывания в Мадриде, Педрель сочинил оперы «Селестина» [50] «Селестина». Трагикомедия о Каликсто и Малибее в четырех актах. Переработка одноименного произведения Фернандо де Рохас, музыка Фелипе Педреля. и «Граф Арнау» [51] «Граф Арнау». Народное музыкальное празднество в двух частях по поэме X. Марагаля. . Вместе со «Сборником испанских народных песен» 9они составляют завещанное нам маэстро богатое наследие, благодаря которому была восстановлена наша прерванная музыкальная история [52] Я упомянул только произведения, опубликованные после выхода из печати «Пиренеев». Среди произведений, доныне остающихся неизданными, несмотря на то что они были сочинены до цитируемого периода, должны быть упомянуты: «Видение Рауды» (Paмон Люлль) — поэма сочинена Махином Морка к открытию Дворца каталонской музыки, и «Glosa» — торжественная симфония по поэме X. Марагаля (Orfeó Catalá 10 , 1906). .

Период, в котором Педрель сочинил второе и третье из упомянутых произведений, обозначил в моей жизни один из решающих моментов, ибо с этого времени я начал брать уроки у маэстро.

Грустно говорить об этом, но, кажется, некоторые из учеников Педреля считают, что не приобрели многого из его уроков. Может быть, они не знали, как извлечь из них пользу или рассчитывали получить то, что как раз противоречило твердым эстетическим убеждениям маэстро; может быть, они занимались у Педреля, не имея достаточной технической подготовки, позволяющей обратиться к великому художнику за советом. Какова бы ни была причина, но что касается меня, то я утверждаю: урокам у Педреля и сильному стимулирующему воздействию, оказанному на меня его произведениями, я обязан тем художественным направлениям, которые необходимы для всякого ученика, имеющего благородные намерения.

Жизнь композитора была полна напряженного труда. В период, о котором я рассказываю, Педрель, сверх постоянной композиторской и музыковедческой работы, вел в Национальной консерватории класс истории и эстетики музыки и в Высшей школе Атенео продолжал чтение этих чрезвычайно интересных и познавательных курсов 11. Они предшествовали другим лекционным курсам, не менее памятным, в которых маэстро с присущей ему преданностью и убежденностью исследовал сокровища нашей религиозной и светской музыки. Ведь Педрель любил свое искусство с горячностью, какую я редко встречал у других. «Произведение искусства, — говорил он, — порождает любовь, любовь к богу, к Родине и нам подобным». (Мы сейчас увидим, до чего плохо эти последние отвечали ему взаимностью.)

До конца жизни он сохранил эту крепкую веру и этот благородный энтузиазм. За два месяца до смерти, когда его здоровье было уже более чем слабым, в возрасте восьмидесяти одного года он написал мне по случаю конкурса старинной андалусской песни, незадолго перед тем состоявшегося в Гранаде: «Скажите Вашим друзьям, что теперь я постоянно мысленно пою канте хондо. Если я с Вами не встречаюсь, то, по существу, всей душой я есть и буду всегда с Вами».