Андрей Турков - Что было на веку... Странички воспоминаний

Однокурсницей и подругой Кати была и Лида Грибова. До сих пор шестьдесят лет спустя некоторые мотивы Пятой симфонии Чайков­ского неотделимы для меня от воспоминаний об августовских, уже немного сумеречных сокольнических зеленых улицах, по которым я, еще слегка прихрамывая, стал частенько провожать Лиду, иногда как раз после концертов, где мы по возможности (довольно ограничен­ной!) бывали. Помню, с каким чудесным букетом, явно превышав­шим эти возможности, забежала Лида к нам в Серебряный переулок поздравить меня с первым «мирным» днем рождения.

Лет десять спустя образованнейший умница, великолепный гер­манист, ставший впоследствии и прозаиком, Сергей Львов как-то развивал мне свою теорию, согласно которой многие тогдашние бра­ки заключались по той причине, что пришедшие с войны смешивали, путали свой восторг перед возвратом к обычной, нормальной жиз­ни с отношением к встреченным в это время женщинам. Возможно, что-то от этого «мировосприятия» сказалось и в моей влюбленности в Лиду, через год ставшую моей женой, увы, отнюдь не в благопри­ятных житейских обстоятельствах.

Она кончала университет, я был еще только первокурсником. От­ношения с моей матерью стали напряженными, Лидиной же я совер­шенно справедливо представлялся не лучшей «кандидатурой». Косо посматривали на случившееся и многие из моих родственников. Пол­века с лишним спустя Катя Старикова в своих, в целом очень хороших мемуарах «В наших переулках» сочла возможным написать, что «мно­гое в этом браке» казалось ей тогда для меня оскорбительным(?!).

«Новобрачные» крайне нетвердо стояли на ногах, а между тем уже в следующем, 1947-м году обзавелись ребенком, которого в па­мять погибшего Лидиного брата-летчика назвали Владимиром (дома же всю жизнь именовали Димой). Наши первые годы были очень трудными, о чем, пусть и с некоторым комическим преувеличением, повествует такая «внутрисемейная» частушка:

Есть у нас, есть у нас

Двадцать шесть рублей.

Нам на них надо жить

Двадцать восемь дней.

Что нам есть? Что нам пить?

Как вообще мы будем жить?

Ай-люли, ай-люли,

До чего же мы дошли!

Однако жили дружно. По понятным причинам поневоле стали домоседами. Одним из ближайших наших друзей в эту пору сде­лался Катин одноклассник Алеша Стеклов, подробно описанный в ее уже упомянутой книге. Тяжело переживавший ее замужество, он перешел в наше «подданство». Был в самых добрых отношениях с горячо сочувствовавшей ему Лидой, возился с маленьким Дим­кой, и, будучи прекрасным фотографом, сделал много снимков это­го простодушного и веселого существа, в котором мы-то просто души не чаяли.

Некоторые Димкины «высказывания» ранних лет сохранились в моих старых блокнотах.

Сидит на горшке, держа в руках игрушечного зайца, и «свирепо» говорит: «Хочет съесть!» (то есть Дима — зайца). Потом обнимает его: «Жалко!»

Лида лежала, согнув ноги в коленях. Он посмотрел: «Дом!» Потом так и просил: «Деяй (делай) дом!»

Упал и важно произнес: «Упал Владимир!»

Случайно ударил Лиду своей круглой головой в ухо. «Мне больно» — сказала она. «Потепи (потерпи)!».

Показал на картинке на «карман» кенгуру: «Квартира!»

Лег на диван и, подражая Лиде, говорит: «Адюсь (Андрюш), иди ки ме (ко мне).

Рассказывая ему сказку, говорю: «Захотелось лисе петуха съесть». Он запротестовал: не съесть!

— А как же?

— Полакомиться мясом...

Смешно переиначивал слова стихов и песен: «Мы везем с собой кота, забияку собаку, обезьяну папу (вместо попугая)»; «Он говорил мне страшные речи» (вместо «страстные»); «Летят пулеметные пти­цы» (вместо «перелетные»).

— А где Мойдодыр? Не могу вам казять (сказать). Позвоните пять номеров (вместо «по номеру сто двадцать пять»).

— Сивия, Сивия, и любишь! (Сильва, Сильва, ты меня не лю­бишь!), — и радостно прыгал при этом.

— Ты что это примолк?

— Сижу обидный (обиженный).

— Что нос деиит (делает?)

Содрогнулся от кислого яблока и сказал: «Боялся ябака!»

— Маминоги (носороги).

— Где Света? — спрашивает кто-то из нас о Лидиной подруге.

— У кисики Фета живет, — поясняет Дима. (У Светланы Боярс­кой была кошка. Ясно, кто занимал его больше!)

— А домов в трамваи пускают?

— Нет.

— А машины?

— А в Мосторге дома продают?

В метро: «А куда двери уехали? В стенку?»

— Щеклятки (щенята + цыплятки). А у коровы?

— У нее телятки.

— А! Это они говорят «бе»!

Играл в цыплят: положил на пол кубики и ходил с веточкой вок­руг, иногда подвигая «цыплят».

— Убью, заязы (заразы)! — это позже, на даче, гоняясь за кура­ми, в подражание хозяйке.

— Собаки играют? Они в игрушечки играют?

— Тетя обидела собаку (ударила).

Подстригли его, при этом волоски упали на стол. «Дай перыш­ки!» — просит.

Мыли в ванне, ревел. Потом — с чувством исполненного долга: «поорал, помылся».

— Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Ой, пустите в Африки!

— Дима! Сколько лет, сколько зим! — шутит Лида. — Где были, где работали?

— Маленький был, — скромно отвечает.

Размышляет о будущем: «Один глаз будет похож на мамин, дру­гой на папин».

— Папа и мама пьют вино, а я — чай, — рассказывает кому-то в магазине. И там же — даме: «Тебе нужно мясо, а мне — рыба».

Первое впечатление от сказки «Гуси-лебеди»: «Я Баба Яга и хочу тебя кусать!»

С диким восторгом: «Вместо Пушкина, вместо Гоголя я в детском саду написал книжку!!!» Что это была за книжка, увы, не помню.

1952 год: «Это не корова — ее скотиной зовут!»

Посмотрел на мясо в магазине: «А быка потом зашивают?»

— Папа, вон машина для сборки яиц. (Речь идет об инкубаторе).

— Хорошо быть продавцом: каждый день деньги получаешь!

Перечисляю как-то его плохие поступки: непослушание и т. п., Лида еще что-то добавляет. «Не подсказывай»! — негодует он.

— А кто это — мамонты?

— Это такие древние слоны были, только побольше.

— А они людей кушали?

— Это давно, когда путешественники с ружьями были?

— Тогда ружей не было, луки были.

— И пистолеты другие были?

— Нет, и пистолетов не было...

— Это когда гусиными перьями писали?

— Ты проснулся?

— Как видишь, я зеваю...

1953 год. По радио говорят: «Город растет...» Димка иронически: «Город, конечно, строят!».

1954 год. Пошел в школу. Помню, — смотрю из окна: стоит маленький перед огромным зданием, и Лида, наклоняясь, что-то ему говорит. Вернулся, полный впечатлений, и пристал к моему сводному брату старшекласснику Алику: «Скажи, тетрадь — твой лучший друг?» (Отголосок наставлений учительницы). Изрядный в ту пору лоботряс, Алик отмалчивается; Димка не отстает.

— Поживешь — узнаешь, — наконец, ответствует «дядюшка».

1956 год. Уже в новом жилище на Большой Ордынке, где Димке до звонка трудно дотянуться: «Я даю (портфелем) два тусклых звонка...».