Карел Рихтер - Его звали Отакар

До этого Отакар ходил в гимназию в Мельнике, но дела у него там обстояли неважно. Он всегда был чуть-чуть озорнее других гимназистов. На переменах в коридоре или на школьном дворе его было больше видно и слышно, чем остальных ребят. С раннего детства он был чрезвычайно живым. Минуту не мог посидеть на одном месте. Вечно его что-то торопило. Голова у него была хорошая, но учеба его не занимала. Прибежит домой, сумку в угол — и на улицу к ребятам.

Преподаватели в гимназии с ним измучились. Если в гимназии случалось какое-нибудь озорство, то зачинщиком его наверняка был Ярош. Не надо было ничего расследовать, потому что ошибка исключалась. Ота не отказывался от своих провинностей. Разбитое стекло — Ярош. Потасовка в классе — Ярош. Резинка, привязанная к большому и указательному пальцам левой руки, превращалась в прекрасную рогатку, из которой на уроке, когда учитель отворачивался к доске, можно было метко выстрелить скобочкой из скатанной бумажки или промокашки, пропитанной для большей действенности чернилами. Кто это был? Ярош. Из стеклянной трубочки с характерным шумом вылетало рисовое зернышко и с большой точностью попадало в шею или щеку. «Опять вы, Ярош? Записываю вам замечание в классный журнал». А на школьном дворе во время перемен Ярош был организатором игр, в которых команды бросались друг в друга кусками глины или еще чем-нибудь, зимой же любимым развлечением была игра в снежки…

«Ярош, ваша успеваемость в этом полугодии ухудшилась. Мы приглашаем в гимназию ваших родителей…»

— Парень он не глупый, — говорили преподаватели отцу или матери, — но не может сосредоточиться, думает о чем угодно, только не об учебе. Сегодня опять пришел, не выполнив домашнего задания… Вам нужно взяться за него как следует…

Мать и отец Оты простые люди. Их уделом с раннего возраста была тяжелая работа. Им очень хочется, чтобы хоть детям их жилось лучше. Поэтому они экономят на всем, лишь бы дать своим детям образование. В здание гимназии они входят с бьющимся от волнения сердцем. Отец в нерешительности мнет фуражку железнодорожника. Они почтительно здороваются с господами преподавателями, которые проходят по коридорам с папками под мышкой. Несмело обращаются к ним. Гимназия для них — что-то возвышенное, святое. Они не понимают того, что требуют от учащихся и поэтому не могут своему Отоушеку что-либо посоветовать, чтобы как-то облегчить его положение в гимназии. Единственно, что они могут — это заставить его уделять больше времени учебе.

— Занимайся больше дома! Не слоняйся по огородам! — Однажды отец совсем рассердился: — Я прекращу эти твои занятия спортом! Сначала работа, а потом уже развлечения!

После этих слов Ота получает хороший подзатыльник твердой отцовской рукой.

Но разве это на него действует? Отакар Ярош создан для движения. Как, например, рыба или птица. Гимназия для него — тесная клетка. Ему ужасно не хотелось сидеть за поцарапанными партами и заучивать, что «…квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов его катетов» или что «семянка — это сухой односеменной плод с зародышем, неприросшим к семени, часто имеющий летательное приспособление, чтобы переноситься ветром».

Больше всего его выводила из себя латынь. Зачем ему изучать язык, на котором ни один народ не говорит?! Ни врачом, ни аптекарем он становиться не собирается… Он вдалбливал себе в голову: laudabo — буду хвалить, laudabis — будешь хвалить, laudabit — будет хвалить, laudabimus, laudabitis, laudabunt… С ума можно сойти от скуки!

Когда учитель латинского языка входил в класс, можно было услышать жужжание мухи на окне, такая стояла тишина. Потом уничтожающим взглядом он обводил гимназистов, склонивших головы над партами.

«Что является признаком конъюнктива глаголов первой конъюгации? Ярош, отвечайте. Не знаете? А ведь мы говорили об этом. Очевидно, вы не удосужились открыть соответствующую страницу учебника. Laudem. Что это означает, Ярош? Естественно, вы не знаете. Переведите мне предложение: Amemus patriam nostram et diligentia laboremus. Вам это ни о чем не говорит? Ну что ж, садитесь, Ярош».

Кончилось все это катастрофой. После уроков Ярош невесело шел домой с ведомостью, в которой напротив латинского языка стояла двойка. На собрании преподаватель латинского языка настоял на том, чтобы Ярошу поставили двойку, и все сошлись во мнении рекомендовать Ярошу оставить гимназию. Директор горестно кивал головой: на что надеется этот пан Ярош? Неужели он, машинист паровоза, хочет выучить своих детей?

Ну и ладно. Гордость не позволила Отакару упрашивать директора гимназии оставить его в гимназии. Он пошел в четвертый класс городской школы и, закончив его, получил возможность продолжать свое образование.

Потом он начал проникать в теорию и практику электротехники. Кто знает, почему он избрал именно эту специальность. Машины привлекали его с детства: он с интересом наблюдал за работой паровозов и кранов. Иногда бегал на железную дорогу к отцу. Мать в таких случаях волновалась: «Как бы под поезд не попал…»

На станции он терпеливо ждал, когда с грохотом подъедет отцов большой черный паровоз и со скрипом затормозит, окутанный облаками пара. Из вагонов повалит народ. Продавцы на перроне многоголосо закричат:

— Пиво!

— Лимонад!

— Горячие сосиски!

Перескакивая через рельсы, Отакар бежит к локомотиву, который отдыхая, шипит паром. Отец, счастливо улыбаясь, с закопченным лицом, в промасленной фуражке, сдвинутой на затылок, высовывается из овального окошка будки машиниста. Открывает дверку:

— Иди, иди сюда, Отоуш! Как там мама? — спрашивает он и вытирает руки клубком хлопчатобумажных ниток. — А с ребятами все в порядке?

Мальчик поднимается вверх по узким железным ступенькам. В локомотиве множество интересных вещей. Манометр. Водомер.

— Это для чего, папа?

— Это тормоз.

— А за что надо потянуть, чтобы паровоз поехал?

— Вон за тот рычаг, — показывает с улыбкой отец.

— Это гудок, — смеется паренек. — Можно погудеть?

Не ожидая ответа, он берет рукой проволочное кольцо на цепочке и тянет вниз. Над крышей будки раздалось громкое гудение.

— Хватит! — кричит отец.

Чумазый кочегар пошевелил широкой лопатой угли в топке, пышущей жаром, выпрямился, на черном вспотевшем лице обнажились в улыбке белые зубы:

— Да из тебя выйдет настоящий машинист! Но начать ты должен с топки и котла. Иди сюда, попробуй. — Он подает ему лопату. У Оты силенка есть, он зачерпывает полную, с верхом, лопату угля, пружинисто сгибает колени и резко бросает уголь в пламя.

— Можешь поддать пару, — хвалит его кочегар, а отец Яроша сияет от удовольствия.

Это было несколько лет назад. Теперь Отакару уже семнадцать.