Карел Рихтер - Его звали Отакар

Столбик термометра в тот день опустился до отметки тридцать градусов ниже нуля. Ничего приятного батальон, конечно, не ожидало. Батальон вышел из города, когда месяц на небе уже побледнел и над белой величественной степью занимался рассвет. Бойцы шли по непроторенным дорогам в направлении высившихся вдалеке горных хребтов. Рота Яроша прокладывала путь. Снег с каждым пройденным километром становился все глубже. Мороз прямо-таки трещал. Постепенно накатывалась усталость. Все знали, что те, кто обморозит пальцы, щеки или нос, будут наказаны. Наказан будет и тот, кто у костров прожжет себе подошвы ботинок.

Наконец-то!

Командир батальона с начальником штаба созвали командиров рот и определили им места расположения. Командиры рот, в свою очередь, собрали командиров взводов. Последовала быстрая разведка местности и вскоре зазвенели пилы и застучали топоры. Сгущавшиеся сумерки заставили бойцов поторапливаться. Им хотелось построить шалаши до темноты и развести в них маленькие костры, которые помогут им обогреваться ночью.

Ярош обходил свою роту. Кое-где он хвалил «строителей», иногда подгонял, помогал советом. Перед учениями он специально проштудировал пособие для партизан по организации ночлега на местности в условиях сильного мороза, затем поделился полученными знаниями и своим личным опытом с командирами взводов. Сейчас он внимательно рассматривал сделанные из кругляков их временные жилища и отмечал про себя находчивость ребят. Хвойные породы деревьев здесь не росли, еловых лап под рукой не было, и поэтому прикрыть щели было нечем. Не помогала даже заделка щелей тонкими ветвями, которых было в изобилии после очистки стволов от сучьев. Сухой сыпучий снег все равно проникал внутрь. У кого-то возникла идея прикрыть шалаши сверху полотном палаток. Брезент снег задерживал. Это усовершенствование быстро переняли бойцы других рот.

Ах уж эти костры! Они, конечно, давали немного тепла, но… дым от них ел глаза, воняли подошвы пододвинутых прямо к огню солдатских сапог. Под утро была объявлена учебно-боевая тревога. Началось тактическое учение. Вводная команда была такая: в тылу наших войск выброшен десант немецких парашютистов силой до роты, который нужно уничтожить. Парашютистов обозначивала рота надпоручика Янко. Ротам Яроша и Кудлича предстояло окружить диверсионное подразделение противника и уничтожить. Но тут обнаружилось, что у трети солдат прогорели подошвы сапог. Командир батальона ужасно разозлился. Мыслимо ли, при тридцатиградусном морозе бродить по снегу в дырявых сапогах! Посовещавшись со своим заместителем, он решил отменить учение. Виновных решено было наказать. Колонна батальона понуро потащилась назад. Продрогшие за ночь, невыспавшиеся бойцы лишь большим усилием воли заставляли свои ноги передвигаться.

Бузулук еще не было видно, когда порывы ветра превратились в поземку. Усилившийся ветер швырял в лица острые снежные кристаллики, слезы, выступившие из глаз, замерзали на щеках. Нельзя было даже спрятаться за поднятыми воротниками шинелей. Пробиваться через эту серо-белую беснующуюся стихию кое для кого было невероятно трудно. Люди шли, напрягая все свои силы. Они должны были идти! Должны! Иногда резкий порыв ветра валил ослабевших бойцов с ног. Образ хорошо протопленной казармы, всплывавшей в помутневшем сознании бойцов, служил для них своего рода допингом. Но хуже всего было тем, кто прожег себе шинель или сапоги: дома их ждало взыскание.

Даже Ярош на этот раз шел с трудом. Тут уж не до легкой, пружинящей походки, которая его всегда отличала. Ноги его будто жгли горячими углями, но он не подавал виду. О себе Ярош не думал, его мысли были заняты теми, кто нуждался в неотложной помощи, обморозив ноги, щеки или пальцы рук. И только тогда, когда все люди его роты были осмотрены, он подозвал к себе санитарку Дануту, чтобы она посмотрела и на его ноги. Они были совершенно белые, как гипсовые. Ни единой кровинки.

— Я позову доктора, — решила она.

Но доктор Широкий уже сам вошел во временно оборудованный медпункт. Данута под его наблюдением стала сначала осторожно, потом более интенсивно массировать ноги надпоручика. Массаж помог, ноги покраснели, в них снова начала циркулировать кровь.

— Как же мне теперь наказывать подчиненных за невыполнение приказа командира, если я сам чуть было не отморозил ноги, — бросил Ярош врачу. Командир 1-й роты был всегда объективен в отношении своих подчиненных, ни с кем не панибратствовал и к провинившимся относился одинаково строго. — Хорошо, в будущем я обязательно буду осторожнее, — заверил он доктора Широкого и сестру Дануту, поблагодарил их за оказанную помощь и вышел. Он заметно хромал, но превозмогал боль.

Наказания тех бойцов, которые из-за своей небрежности лишились сапог или прожгли шинели, не заставили себя долго ждать. Командир батальона был непреклонен. Ведь на фронте это означало бы неспособность к выполнению боевой задачи. Получили соответствующие взыскания и те, кто не уберег себя от обморожений и в результате вынужден был несколько дней провести в лазарете.

Учения, стрельбы, марши, снова учения. Ежедневные нагрузки и интенсивность боевой учебы нарастали.

22 ноября, когда советский офицер связи сообщил, что на просьбу об отъезде батальона на фронт получен положительный ответ, полковник Свобода созвал совещание офицеров, чтобы вместе обсудить, что еще надо сделать и определить срок достижения батальоном полной боевой готовности. Все получили разрешение высказать свою точку зрения. Ярош, как всегда, был скуп на слова. «Я за то, чтобы отправляться на фронт как можно раньше!» И еще добавил: «Все бойцы только и разговаривают об этом, мысленно они уже воюют. Нельзя их разочаровывать. Как можно быстрее на фронт — вот мое мнение». Суть высказываний других офицеров была такой же. В конце совещания было принято решение послать телеграмму И. В. Сталину следующего содержания:

«Имею честь сообщить Вам, что 1-й батальон чехословацкой воинской части в СССР 9.12.1942 в 24.00 будет готов к отбытию на фронт. Прошу назначить отъезд батальона из Бузулука на один из участков советско-германского фронта на 10.12.1942».

Теперь уж никто в батальоне не сомневался, что принятое решение единственно верное. Правда, летом, когда было послано письмо Верховному Главнокомандующему с просьбой об отправке батальона на фронт, здесь и там возникали разговоры, стоило ли обращаться с этим вопросом прямо к И. В. Сталину. Но так думали только отдельные бойцы и командиры. Не поняли значения такого шага, да, впрочем, и не могли понять некоторые руководящие деятели в правительстве Бенеша в Лондоне и чехословацкой военной миссии в Куйбышеве. В результате командир батальона получил письмо, датированное 15 сентября 1942 года. В нем говорилось: