Сигэнори Того - Воспоминания японского дипломата

Он предложил мне сделать доклад императору, а затем мы перешли к обсуждению ответа императора президенту. При расставании я шутливо заметил: "Жаль, что приходится будить людей среди ночи”, на что он ответил: "Хорошо, что телеграмма пришла поздно. Приди она парой дней раньше, у нас было бы больше работы”. Попрощавшись с премьером, я поспешил во дворец. Кидо был уже там, и за несколько минут до аудиенции я рассказал ему о содержании президентского послания. Лорд был лаконичен: "Но это ведь без толку, так? Что думает Тодзё?” "То же самое, что и Вы”, — ответил я. Тут настало время аудиенции, и я был принят императором. Я зачитал ему полный текст телеграммы, а также разъяснил суть событий, связанных с аналогичным предложением, которое было выдвинуто президентом в июле. Затем я представил проект императорского ответа президенту, подготовленного мной по согласованию с Тодзё. Император его одобрил, и в 3.15 ночи аудиенция закончилась. Я вернулся в свою официальную резиденцию, а в 4.30 утра получил из министерства военно-морского флота телефонограмму об успешном нападении нашего ВМФ на американский флот в Перл-Харборе.

Следующим утром во время беседы с Грю я информировал его о том, что доложил императору о получении послом личного послания президента и о его содержании, и добавил, что император выражает свою признательность за это послание и поручил мне передать его ответ. Этот ответ, который я изложил устно, а затем направил в письменном виде, гласил:

"В связи с недавним вопросом президента о наращивании японских сил во Французском Индокитае, я поручил японскому правительству дать ответ. Вывод японских сил из Французского Индокитая был одним из объектов японо-американских переговоров. По этой проблеме я также поручил своему правительству изложить его мнение правительству Соединенных Штатов. Поэтому я надеюсь, что президент любезно обратится к этому ответу. Установление мира во всем Тихоокеанском регионе, а. следовательно, и во всем мире суть мое горячее желание, и до нынешнего момента я требовал от своего правительства прилагать все усилия к его реализации. Я уверен, что президент полностью в курсе этого факта".

В ходе заседаний МВТДВ я, поражаясь подробностям, до которых доходил Генеральный штаб армии, впервые узнал о том, что доставка телеграммы президента в американское посольство была задержана токийским Центральным телеграфом более, чем на десять часов по требованию офицера Генерального штаба и что таким образом задерживались все телеграммы из-за рубежа. По-видимому, в то время даже военные, вроде Тодзё, не знали о том, что Генеральный штаб предпринимает подобные меры. Что же касается процитированного выше замечания Тодзё ("Хорошо, что телеграмма пришла поздно. Приди она парой дней раньше, у нас было бы больше работы”), то на второй день суда над нами он пояснил мне, что именно он имел в виду: если бы телеграмма прибыла раньше, некоторые, несмотря на очевидность полного провала, наверняка стали бы утверждать, что следует попытаться продолжить переговоры, и тем самым создали бы ненужные осложнения. Он, по его словам, и представить себе не мог возможность достижения решения при помощи такого послания. Слишком многое должно было быть очевидным всем и каждому.

Как мы видели, президент предложил только нейтрализацию Индокитая и ни слова не сказал ни о других проблемах протекавших тогда переговоров, ни об основе дальнейших обсуждений, ни об уступках со стороны Соединенных Штатов. Нейтрализация Индокитая была бы, конечно, выгодна для США, ибо она отводила угрозу присутствия японских войск в этом регионе, но она никак не изменила бы ситуацию для Японии, которая считала, что у нее не было иной альтернативы, кроме выступления в интересах самообороны и своего существования. Поэтому высокопоставленные лица в Вашингтоне (не говоря уж о таковых в Токио) совершенно верно рассудили, что такое послание президента будет абсолютно бесполезным, и совершенно верно квалифицировали отправку телеграммы как акцию, предпринятую только ради регистрации мирного намерения.

Заседание Генерального штаба Японии

Прежде чем завершить эту главу, следует рассказать о чувствах, которые я испытал в ночь начала войны. Возвращаясь с аудиенции, глубоко тронутый самообладанием императора, проявленным им чувством братства со всем народом и вместе с тем — его непоколебимой позицией, которая ощущалась даже в том, что он принял меня буквально на грани войны, я в сопровождении придворного миновал длинные, тихие и спокойные коридоры полночного Дворца. Выйдя к стоянке экипажа у ворот Сакасита, я воздел свой взор к ярким звездам и испытал чувство священного благоговения. Проезжая в полной тишине по Дворцовой площади, беззвучно спящей столице и слыша лишь хруст гравия под колесами машины, я думал о том, что всего через несколько часов наступит рассвет одного из самых знаменательных дней в мировой истории.

Разные мысли обуревали меня. В минувшие полтора месяца я всем сердцем, всей душой трудился ради человечества и своей страны и в тот момент был убежден, что курс, который мы взяли только тогда, когда со всей определенностью стало ясным отсутствие альтернативы, будет одобрен высшим судом Неба.

В моей общественной жизни было много памятных моментов. Мне пришлось выдержать много словесных баталий: вспоминаются острые споры, которые приходилось вести с Литвиновым с зимы 1939 года до следующей весны о продлении рыболовных концессий в российских водах; горячие дебаты с милитаристами в преддверии войны, особенно с ночи 1 ноября 1941 года до предрассветных часов 2 ноября; и уже после начала войны — трехчасовые препирательства с Тодзё на заседании Кабинета 1 сентября 1942 года. Среди наиболее интересных эпизодов вспоминаются моя беседа с Гитлером на горной вилле в Бертехсгадене и тост за Новый 1940 год, поднятый в Кремле после совещания, которое длилось всю ночь. Но только дважды в жизни — один раз, когда я возвращался домой из императорского дворца при начале войны, и второй раз, когда завершалось совещание у императора 14 августа при ее окончании, — я был преисполнен уверенности в том, что, участвуя в столь знаменательном событии, исчерпал все свои силы и возможности, зная, что Небу известно сердце, преданное своей стране и всему человечеству. И даже сейчас, думая о тех временах, я не могу удержаться от слез.

1943 год