Хелен Творков - Навстречу миру [litres]

В Нубри мне нравилось наблюдать за сменой сезонов – зеленая летняя трава становится коричневой, деревья с пышной кроной осенью сбрасывают листья, ярко-синее небо становится серым и снежным, а весной появляются новые почки. У нашего дома был каменный дворик, вдоль его границы росли цветы, за которыми заботливо ухаживал мой дедушка. Я с волнением ждал, когда они расцветут, особенно пышные георгины, которые он так ценил. После того как появлялись бутоны, я каждый день ходил проверять их. Однажды весной расцвели два георгина, и на несколько дней они стали центром всеобщего внимания. Я с нетерпением ждал, когда распустятся другие бутоны. А потом внезапно погода испортилась, налетела метель и температура резко упала. На следующее утро все цветы в саду погибли. Я разрыдался. Дедушка постарался объяснить мне, что все непостоянно, а бабушка дала конфет, но я был безутешен. Тогда дедушка напомнил мне, как я любил наблюдать за сменой сезонов. «Это удовольствие, – сказал он мне, – возникает из непостоянства. Летние ягоды, которые ты так любишь, возникают из непостоянства. Все возникает из непостоянства. Следующей весной у нас будут новые растения – из-за непостоянства».

Если мы увидим, что перемены содержат в себе семена обновления, тогда мы будем спокойнее воспринимать мысль о том, что умираем каждый день – умираем до смерти, наслаждаясь песочными замками, когда их смывает волной. Мы можем спокойно воспринимать процесс растворения и рождения заново. Можем изменить свое отношение ко сну, сновидениям и пробуждению. Все эти возможности настоящего момента кроются в непостоянстве.

Этого невозможно достичь за одну ночь. Старые привычки умирают с трудом, но все же умирают. В поезде я раз за разом приходил к пониманию того, что это путешествие было связано с переменами и преображением и что семена обновления уже прорастали. «И нет, они не умрут, как георгины моего дедушки» , – сказал я себе.

Пусть я буду счастлив. Пусть я буду свободен.

Я повторял это, пока не почувствовал, как смысл этой фразы скользит через мое горло, словно густой сироп, медленно обволакивая сердце, легкие, просачиваясь в желудок, проникая в ноги и ступни. Пусть я буду счастлив. Пусть я буду свободен.

Я повторял эти слова, пока их смысл не пропитал как следует все мое существо, пока я не смягчился, пока мое сердце не стало открытым – не настолько открытым, каким оно могло бы быть, но разница с предыдущими днями была столь заметной, что я заплакал от признательности. Пусть я буду счастлив. Пусть я буду свободен.

Спустя примерно полчаса я почувствовал, что могу расширить это устремление на всех остальных. Если в поезде я повторял эти напоминания, думая про всех людей в целом, то сейчас решил включить в осознавание конкретного человека. Я выбрал жену того мужчины, с которым мы за день до этого ходили вместе обедать. Она была застенчивой, не поднимала глаз и не очень много говорила, но от нее веяло теплом и мягкостью. Я смотрел на нее, пока не смог удерживать ее лицо в уме, потом опустил взгляд и стал повторять: «Пусть она будет счастлива, пусть она будет свободна». Я думал о ее жизни, о ее невзгодах. Пусть у нее будет еда, пусть у нее будет кров над головой. Пусть ее дети будут здоровы. Пусть она будет счастлива, пусть она будет свободна.

Я повторял это, пока не почувствовал ее мягкий нрав и другие хорошие качества, пока не ощутил, что она достойна любви и уважения в той же степени, что и я. Мы разделяли одну и ту же мудрость, одну и ту же основополагающую сияющую пустотность. За пределами двойственности мы жили во взаимной безграничной сфере безусловной любви и осознавания. Сострадание, которое возникает с умением поставить себя на место другого, показывает, что причина страдания – неведение. Мы страдаем не из-за нищеты и не из-за отсутствия дома, а из-за ошибочного восприятия, воспринимая явления как реальные, хотя они не таковы. Эта женщина так же важна, как и я, но ничто не указывает на то, что она знает, как освободить свой ум от неведения.

Я сохранял сосредоточенность на образе этой женщины, пока не понял, что испытываю к ней безусловную любовь. Я любил ее мужа и детей. Я желал им такого же счастья и свободы от страдания, как и детям в моей собственной семье, как маленьким монахам в Тергаре. Я расширил свое сердце и включил в него всех людей на вокзале – сидящих на полу, куда-то спешащих, торговцев, которые продавали мне рис, дал и чай, администратора комнаты отдыха. Я расширил свою любовь, чтобы включить в нее всех пассажиров поезда из Гаи, тех, кто наступал и падал на меня, и я знал вне всяких сомнений, что они тоже стремились к счастью. Это было верно в отношении всех людей во всем мире, в отношении каждого домашнего питомца, каждого дикого животного, каждого насекомого, каждой крысы, которые в поисках счастья рыскают среди мусора.

Я сидел в умиротворении, спокойно и неподвижно. Я не питал иллюзий, ожидая, что эта передышка положит конец моим трудностям, но она уменьшила мою тревогу в отношении того, что мне некуда идти. Я воспринимал себя как начинающего пловца. Сильные течения, особенно уязвимость оттого, что я был один, унесли меня прочь от моей внутренней защиты. Мне удавалось держать голову над водой, но для этого приходилось прикладывать усилия. Теперь вернулся прилив, он наступал. Я представил хорошего пловца, который не чувствует страха в воде. Нет, не просто бесстрашного, ведь побороть страх – недостаточно. Хороший пловец приветствовал бы бурное море как вызов. В том поезде, самом грязном поезде во всей Индии, я научился плавать. Да, у меня получается!

Я покинул дом и, как и рассчитывал, оказался в Варанаси. Больше никаких планов у меня не было. Но я мог управлять своим будущим. Передо мной открывалось много возможностей. Я мог вернуться в Бодхгаю либо Катманду или даже направиться в свой монастырь в Тибете. Нет. Такой кров не привлекал меня, несмотря на все трудности последних дней. Я хотел переродиться как странствующий йогин. Я принимаю это решение добровольно и сознательно. Возможность уйти в такой ретрит – это подарок от прошлых практик. Это кармические семена, и я не выброшу их на ветер. Радость и воодушевление при мысли об этом ретрите выросли из моей практики. Моя уверенность и мужество – это плоды моего обучения: осознавания и медитации прозрения, медитаций перед сном и во сне, практик пустотности, сострадания, всего .

Я не собираюсь сдаваться. Смятение все еще здесь. Шок, испытанный моим телом, не прошел. Но я могу выбирать свое будущее – не бросать этих обездоленных попутчиков, а идти дальше с ними. Неизменное осознавание посреди волн беспокойства, словно солнце, сияющее сквозь облака. Я повелеваю этому телу продолжать, несмотря на смущение и потрясение оттого, что я оказался один. Будто обнаженный, хотя и в одеждах, я учусь плавать в волнах.