Хелен Творков - Навстречу миру [litres]

В основе сильной тревожности современного мира лежит страх смерти: того, что случится и как случится. Будет ли больно? Будет ли трудно? Будет ли чувство вины, сожаления, освобождения? Все люди боятся умирать, но, кажется, материальные ценности и наша склонность цепляться за ту жизнь, которую мы знаем, усиливают страх смерти и ее отрицание.

Мне стало интересно, как моя смерть в качестве Мингьюра Ринпоче повлияет на мое отношение к будущим переменам, на работу с непостоянством и физическую смерть – при условии, что мой ретрит окажется успешным. Интересно, как мастера из поколения моего отца подбрасывали дров в огонь? Многие из них хотели уйти в странствующий ретрит. Но после китайского вторжения в Тибет в 1950-х годах на лам, особенно тулку и держателей линии, легла огромная ответственность по сохранению традиции. Строительство монастырей в изгнании и обучение молодых монахов оказалось делом более важным, чем личные ретриты. Мне очень повезло, что я родился в Непале, и мне не пришлось испытать опасности бегства из Тибета. Мне также повезло, что к тому времени, когда я захотел уйти в продолжительный ретрит, тибетский буддизм уже достаточно прочно обосновался в Непале и Индии, и я мог на время отказаться от обязательств перед своей линией и монастырями, которые унаследовал от предыдущих воплощений. Работа по строительству монастырей, которую провели тибетские мастера старшего поколения, сделала этот ретрит возможным. Теперь, будучи в пути, я вспоминал о жертвах, которые они принесли, с новым чувством благодарности.

В недели, предшествующие моему отъезду, все, что я собирался оставить в прошлом, предстало как золотая гора, олицетворение всего, во что я верю и чем дорожу. Неделями мой ум метался от воодушевленного ожидания предстоящего к грусти, которая возникала при взгляде назад. Не раз я испытывал мгновения неуверенности, считая, что не смогу реализовать свой план. Даже в поезде в Горакхпур я колебался между твердой решимостью и сомнениями в том, хватит ли мне мужества обменять сияющую теплоту этой огромной любви на сомнительное гостеприимство улиц. Когда я чувствовал, что маятник слишком далеко уходит во тьму сомнений, я вспоминал разные истории, чтобы подстегнуть свою уверенность. Во многом я, как и все тибетские дети, знакомился с Дхармой через незабываемые рассказы взрослых. Один из них был о родственнике моего отца.

Будучи молодым монахом лет двадцати, этот юноша захотел увидеть Патрула Ринпоче, одного из величайших мастеров Тибета. Патрул Ринпоче предпочитал путешествовать один и часто пытался увильнуть от монашеских обязанностей. Больше всего на свете он хотел жить в горах, никем не узнанный. Он выглядел как нищий, его одежда походила на лохмотья, и его часто принимали за попрошайку. Не раз Патрула Ринпоче даже прогоняли от ворот тех монастырей, которые звали его давать учения. Он мог учить с трона настоятеля или быть отвергнутым; ему могли подносить лучшую еду, но могли дать и горсть ячменной муки и прогнать. Его устраивал любой вариант. Хотел бы я так натренировать свой ум, чтобы он стал столь же непоколебимым во всех обстоятельствах, принимая все, что возникает.

Как рассказывал мой отец, этот молодой монах нагнал Патрула Ринпоче в путешествии, которое тот совершал в компании других почтенных лам. Однажды они ночевали в поле у подножья высокого перевала. Ночью по окрестностям разошлась новость, что Патрул Ринпоче поблизости. Паломники проснулись от криков восторженных тибетцев, которые сползали по горным тропам из своих деревень, чтобы сделать простирания и подношения. Один человек вышел вперед с необычайно большой и тяжелой золотой монетой. Он сказал Патрулу Ринпоче, что один из членов его семьи только что умер, протянул монету и попросил прочитать молитвы. Ринпоче ответил, что с радостью это сделает, но плата ему не нужна. Мужчина настаивал, объясняя, что не может принять молитвы, если Патрул Ринпоче не возьмет монету. Это противостояние продолжалось какое-то время, пока Ринпоче не сказал: «Хорошо. Я возьму ее. И после молитв отдам тебе обратно» . Мужчина согласился, но после того как ритуал был исполнен, отказался взять монету назад.

Пока этот спор продолжался, другие ламы упаковали свои пожитки. Наконец Патрул Ринпоче сказал: «Давай положим монету на этот камень и оставим ее здесь» . Все согласились, что это хорошее решение, и пустились в путь. Только молодой монах остался позади. Он не мог оторвать глаз от большой золотой монеты и не мог поверить, что все остальные просто оставили ее. Он посчитал, что если не возьмет ее, то житель деревни вернется и заберет монету. Этот монах пытался найти рациональное объяснение воровству, воображая все альтруистичные вещи, которые он мог бы сделать, обладая таким богатством. Он так долго стоял рядом с монетой, что Патрул Ринпоче и другие уже почти достигли вершины перевала, но никто из местных жителей так и не пришел. Монах побежал к перевалу, потом остановился и повернул назад. Утреннее солнце взошло над горами, и теперь его лучи освещали монету, заставляя ее сиять как само солнце. Опять его взгляд устремился к ней. И еще раз. А потом он побежал наверх, чтобы догнать остальных. Сколько бы раз мой отец ни рассказывал эту историю, он всегда хотел убедиться, что я понял ее смысл: у тебя будет тысяча возможностей сделать выбор между неправильным и правильным, то есть между увеличением и уменьшением своего страдания и страдания других. И если ты действительно желаешь отсечь привязанности, ты можешь делать это, невзирая на обстоятельства, – но всегда что-то будет тянуть тебя в другом направлении. Это всегда будет непросто, но возможно.

Я чувствовал, как меня тянет назад то, что я ценил и любил, что было знакомо, и понимал: это естественная часть отсечения привязанностей. Я также начал понимать, что смерть прежнего «я» и перерождение в новом качестве не происходит за одну ночь. Я находился уже не в знакомой обстановке монастыря, но по-прежнему слишком сильно был собой, Мингьюром Ринпоче, чтобы чувствовать себя комфортно, сидя на полу среди незнакомцев. Но это изменится. Я уверен.

Я смотрел в окно поезда. Только что я воображал Патрула Ринпоче в прохладе и свежести Тибетского нагорья. Теперь видел плоские поля Индийского субконтинента под палящим солнцем. Если бы я мог сейчас поговорить с отцом, что бы он сказал?

«Ами… послушай меня…»

А потом что… Какой была бы следующая фраза?

Убаюканный движением поезда, я задремал.

Дорога от станции в Горакхпуре до Кушинагара занимает на автобусе полтора часа. С каждым разом мне все легче было расплачиваться за что-нибудь, хотя все еще приходилось тщательно изучать каждую банкноту, чтобы не ошибиться с номиналом. Я занял место на деревянной лавке у открытого окна. Пейзаж за окном становился все более захолустным и сельским – небольшие редкие деревни среди зеленых полей. Запряженные в упряжку волы, которых понукал сзади пожилой мужчина в коротком белом дхоти, медленно шли через поле, отгоняя хвостами мух с боков. Я видел, как целые семьи работают вместе. Наш автобус делил дорогу с машинами и грузовиками, а также маленькими лошадками, которые тянули повозки с людьми, клетками с птицами или пластиковыми мешками с зерном; в других лежали кучи свежесрезанной цветной капусты или штабели длинных деревянных шестов, которые выглядели как строительный материал.