Хелен Творков - Навстречу миру [litres]

Мысли возникают и исчезают. Нет проблем. Отмечайте звуки, ощущения, замечайте дискомфорт в теле, возбуждение, беспокойство. Отлично. Пребывайте в ясности ума, в ясности чистого знания. Знания без концепций, без порывов цепляния за «я», знания без зацикленности. Это соединяет вас с вашей собственной внутренней реальностью, вашей внутренней мудростью.

Я предложил ему попробовать, а потом вернуться и рассказать мне, как все прошло. Он ушел в другую часть парка. Примерно через час он вернулся и сказал: «Когда я пытаюсь наблюдать за мыслями, то не могу обнаружить их. Мой ум становится пустым».

«В этом смысл медитации на мысли , – ответил я. – То, что вы называете пустым, на самом деле – открытое осознавание. В нем нет объекта, как в случае с дыханием или мыслью. Осознавание осознает себя; знакомится со знающими качествами всеобъемлющего ума, которые присутствуют всегда. Когда вы ищете мысль и неожиданно не можете обнаружить ни одной, в этот момент нет объекта, только осознавание, так что это прекрасная возможность постигнуть его, не цепляясь за объект. Но вы не привыкли к подобному, поэтому вам кажется, что ум пустой, что это ничто».

Потом я указал на то, что после переживания пустого ума он осознал, что не может обнаружить ни одной мысли. «Это переживание , – объяснил я, – не подлинное открытое осознавание, но оно немного более просторное, чем непрерывный поток мыслей. Если этот опыт пустого ума отвергнуть как неважный или незначительный, это не принесет пользы. „Пустота“ существует в рамках осознавания, но даже когда мы не распознаем ее, она означает меньше мыслей, меньше зацикленности . Если вы можете понять, что пустой ум означает меньше мышления, тогда вы соединяетесь с качеством пустотного ума – и в этот момент присутствуют ясность и сияние. Что такое сияющий ум? Это ум, который переживает мысли с осознаванием».

Другими словами, когда вы выявляете осознавание, тогда это переживание пустоты – или разрыва – становится всеобъемлющим. Тот мужчина из Азии видел пустоту. Некоторые люди, наблюдая за мыслями, видят мысли. «Если вы можете наблюдать за мыслями, – сказал я ему, – вы словно смотрите телевизор. Вы не в нем, вы смотрите его. Вы словно стоите на берегу реки, но не падаете в нее и вас не уносит ее течением. Вы смотрите свой внутренний телевизор, но остаетесь снаружи. Есть большой экран и много бесплатных каналов. Есть только две проблемы: передачи довольно старые и много повторов».

И снова мы решили расстаться и продолжить медитировать по отдельности.

Несколько часов спустя ко мне подошел охранник и объявил, что парк закрывается. С тем мужчиной мы подошли к воротам одновременно, и он снова поблагодарил меня, сказав, что действительно чувствует изменения в своей практике и что наш разговор сделал его поездку гораздо более ценной, чем он мог предполагать. Он выглядел очень счастливым, и мы пожелали друг другу удачи. Я не думал, что снова увижу его, так как у меня заканчивались деньги, и я уже принял решение перебраться на место кремации, как только покину гостиницу.

Этот мужчина поразил меня своей искренностью. Мои обеты подразумевали, что при возможности я должен отдать все, о чем меня попросят, и я должен был сделать это, не проявляя разборчивости. Неважно, вызывает ли у вас симпатию и одобрение тот, кому вы отдаете, вы просто отдаете – когда можете. Но, вернувшись в свою комнату, я увидел, как легко вошел в роль учителя; как приятно было вернуться к прежнему голосу. Я бродил между жизнями в течение двух недель – и снова появился как Мингьюр Ринпоче, буддийский лама, учтивый монах, преданный учитель. Я дал обет быть более осмотрительным и надеялся, что одежды йогина помогут мне в этом.

Каждый вечер в гостинице я примерял накидки садху. В комнате не было ни зеркала, ни пространства для ходьбы, так что я просто оборачивал дхоти вокруг ног так туго, что едва мог шевелиться. В конце концов я понял, как нужно собирать ткань спереди, чтобы ноги могли свободно двигаться. Потом я складывал эти накидки и убирал в рюкзак. Во мне по-прежнему возникало беспокойство, когда я снимал буддийские одежды.

Я получил свои первые одежды от великого мастера Дилго Кхьенце Ринпоче, когда мне было четыре или пять лет, и с тех пор носил только такие. Монашеское одеяние помогает защитить ум от ложных воззрений или неподобающего поведения. Они служат постоянным напоминанием о необходимости быть в настоящем, сохранять осознавание. Они укрепляют дисциплину обетов винайи – правил, которым следуют буддийские монахи и монахини. Я был озабочен не столько поведением, сколько поддержанием осознавания в незнакомом, непредсказуемом мире. Одежды защищали мою дисциплину. Они служили мне поддержкой. Удушающее смущение на вокзале в Варанаси пробило брешь в моей уверенности. Чем ближе подходило время снять мои одежды, тем больше они казались мне чем-то вроде младенческого одеяла. Без них я буду обнажен и уязвим, как младенец в лесах, обреченный или утонуть, или выплыть самостоятельно. И снова… Я напомнил себе… это то, на что я сам согласился . Для этого я здесь – чтобы снять эти одежды, отпустить привязанное к ним «я», жить без поддержки других, познать обнаженное осознавание.

Я потратил последние деньги на то, чтобы заплатить за еще одну ночь в гостинице. На следующее утро убрал свои темно-бордовые одежды и желтую рубашку без рукавов с маленькими золотыми пуговицами в форме колокольчиков в рюкзак. Я обернул хлопковое оранжевое дхоти вокруг нижней части тела. Благодаря холодному душу без мыла я чувствовал себя чистым, но прошло уже больше двух недель с тех пор, как я последний раз брился. Моя борода и волосы быстро отросли, и создавали непривычные ощущения вокруг лица и шеи. Я оглядел комнату – как и в Бодхгае – еще один прощальный взгляд. До свиданья, жизнь в буддийских одеждах. До свиданья, сон в собственной комнате, – пусть даже эта комната стоила двести рупий за ночь. Больше никаких личных покоев – за исключением, возможно, пещеры; в основном, улицы, рощи и земля в качестве постели. Больше никакой платы за еду или проживание – настоящее начало путешествия, которое сделает весь мир моим домом.

Я в последний раз оглядел комнату и покинул ее, делая короткие шаги и глубоко дыша. На стойке регистрации сказал владельцу гостиницы, что больше не вернусь. Я ожидал, что он будет задавать вопросы о моем наряде, но он только сказал: «У вас красивые одежды». Я поблагодарил его.

Наконец. Никаких тибетских одежд. Я чувствовал себя словно ветка, которую отрубили от ствола, и сок еще сочится из свежей раны. Моя линия преемственности отлично справится и без меня. Но у меня не было уверенности, что я справлюсь без нее. При этом я испытывал призывающее меня насквозь удовольствие и даже острые ощущения: ведь я наконец сделал это. Однако один шаг на улице – и смущение пригвоздило меня к месту. Я превратился в шафрановую статую. Хлопок был таким тонким, что обе накидки помещались в мой кулак. Я чувствовал себя голым. Впервые мое тело было так сильно выставлено напоказ. Тело и ум пребывали в смущении. Сотрудники близлежащих ресторанчиков и ларьков с едой и торговец кукурузой, которые наблюдали, как я ухожу и прихожу последние дни, уставились на меня. И снова – слишком много всего, слишком быстро. Новые одежды, отказ от монашеских одежд, никаких денег, никакого жилья.