Хелен Творков - Навстречу миру [litres]

В самом конце процесса умирания мы проходим через переживание абсолютной сияющей пустотности. Не распознав ее, мы оказываемся в бардо дхарматы. Физической формы больше нет, и мы продолжаем существовать как ментальное тело, которым мы обладаем в наших снах. Сознание ментального тела несет в себе кармические семена. Они не сливаются с сознанием, но сопутствуют ему. Что еще продолжается, так это наше недавнее переживание соединения всеобъемлющей пустотности со всеобъемлющей пустотностью. Даже если мы не распознали этот момент, он оставляет свой отпечаток. Мы только что оставили физическое тело и воспарили к пиковому переживанию абсолютного, нематериального, полностью обнаженного осознавания, чистых, безоблачных небес. В этом состоянии мы входим в бардо дхарматы. Но вступление в него также запускает обратный процесс, и начинается наша трансформация из абсолютной нематериальности в форму.

Восприятие расплывчатых форм и бледных цветов в бардо дхарматы – первый признак того, что эта форма снова начинает обретать очертания. Мы только что появились из состояния чистого сознания, проекций и концепций пока еще не существует. Постепенно, по мере того как заново формируется наше переживание себя, мы начинаем двигаться в сторону будущего тела из плоти и крови. Если мы не пробудимся и не выберем направление, то обнаружим себя в концептуальном уме с теми же склонностями, что вели нас в этой жизни.

Мой отец и Селдже Ринпоче смотрели на умирание с оптимизмом. Его Святейшество Далай-лама говорил о том, что с нетерпением ждет возможностей, которые дарит смерть. Но я слишком молод, чтобы умирать… Я еще не завершил свою миссию учителя… Моя мать жива. Все мои старшие братья живы. Моя смерть будет неуместна. Даже Будда согласился бы с этим. Именно так он отреагировал, когда молодой человек привел его к постели умирающей бабушки.

Этот юноша прибежал в рощу, где странствующий Будда и его последователи разбили лагерь. У него сбилось дыхание, а лицо выражало сильное беспокойство. Он умолял Будду пойти с ним в близлежащую деревню, потому что там умирал член его семьи. Будда оставил все свои дела и пошел с молодым человеком. Они вошли в дом, где в центре комнаты на циновке лежала пожилая женщина, окруженная любящими детьми и внуками. Кто-то держал ее за руку. К ее сухим губам подносили влажную ткань. Будда озадаченно посмотрел на юношу, словно спрашивая: «В чем проблема?» А тот повернулся к пожилой женщине, указывая: она умирает. Будда посмотрел на нее и сказал: «Это не проблема» . Но эти слова не утешили бы мою мать.

К полудню эта неспособность принять решение стала сводить меня с ума. Я знал, что члены моей семьи, мои подопечные монахини и монахи, друзья по всему миру будут по мне скучать, им будет не хватать той пользы, которую может принести мое физическое тело. Да, я тренировался в осознавании и практиках бардо всю жизнь. Но я не знал, что они понадобятся мне так рано. Тем не менее я верил в свой собственный опыт, в слова отца и других учителей о том, что осознавание бессмертно, что оно никогда не умрет, что я никогда не умру. Продолжая болеть, я обретал все больше веры в свою способность распознать истинную природу.

В своих снах я пробуждался много раз. И даже если я упущу первую возможность – встречу матери и ребенка, – я смогу воспользоваться другой, пробудившись в бардо дхарматы. Препятствия, с которыми я столкнулся в своем путешествии, особенно в Варанаси, и муки этой болезни укрепили мою уверенность в том, что я способен пребывать в состоянии осознавания во время процесса умирания. У меня были проблески ясного света ребенка, и это поможет мне распознать ясный свет матери. Мне знакомо обнаженное осознавание. Я знаю, что способен распознать его. Это значит, что я смогу проскользнуть в разрыв в момент умирания и достигну просветления, стану буддой, никогда не вернусь вопреки своей воле в любую известную форму и смогу приносить неизмеримо большую пользу, чем возможно в этой жизни. Освобождение не станет завершением моего путешествия. Свободный от заблуждения и страдания, я смогу вернуться, с тем чтобы приносить невероятную пользу другим.

Если бы я практиковал медитацию, не объединяя ее с учениями по бардо, то мог бы запутаться в конце. Но этого не произойдет. У меня есть уверенность в Дхарме и в учителях, которые подарили мне мудрость, и вера в них не предаст меня. Если я не умру, то продолжу ту жизнь, которую любил, – буду учить Дхарме и практиковать, прикладывая все усилия, чтобы помочь живым существам, находясь в этом теле. В любом случае, мне не о чем будет сожалеть. Но мне нужно преодолеть эту нерешительность.

В моем горле застрял железный шар, блокируя дыхание, лишая меня способности принять какое-либо решение. Я ходил по кругу. Невозможно больше пребывать в этой неопределенности. Я должен выбрать одно направление. Все будет лучше, чем сейчас. Иди. Останься. Останься.

Вдруг я увидел, что мне не надо выбирать между жизнью и смертью. Вместо этого я должен позволить всему течь своим чередом и пребывать в состоянии осознавания всего, что происходит. Если пришло время моей смерти, то я приму смерть. Если пришло время жить, я приму жизнь. «Принятие – моя защита», – сказал я себе, и стал искать вдохновения в молитве Тогме Сангпо.

Если мне лучше болеть,

Пусть у меня будут силы болеть.

Если мне лучше поправиться,

Пусть у меня будут силы поправиться.

Если мне лучше умереть,

Пусть у меня будут силы умереть.

Результаты такого глубокого принятия не заставили себя ждать. В течение десяти или пятнадцати минут возбуждение, которое я испытывал, стало уменьшаться. Напряжение переместилось из верхней части тела в нижнюю, мой лоб, челюсть, шея, плечи, кисти – все расслабилось. Глубокий вдох, который означал завершение невероятного усилия, наполнил мое тело. «А-а-а-а-а-а-аххх…» Мое настроение изменилось, и я сидел с открытыми глазами, наслаждаясь атмосферой, которая воцаряется после урагана: проглядывает солнце, птицы снова поют и воздух наполнен свежестью. Возможно, я и не умру.

Предположение, что кризис может скоро миновать, оказалось неверным. Решение остаться в Кушинагаре успокоило мой ум, но не желудок. Я продолжал много времени проводить в кустах на корточках. Каждое движение подтверждало, что мое тело все дальше соскальзывало к необратимому угасанию. Вместе с этим пришла новая решимость работать с наставлениями по бардо умирания. За день до того настоящее беспокойство привело к таким же размышлениям, но я по-прежнему слышал голос, который шептал мне: «Все будет хорошо». Теперь эти заверения ни на чем не основывались. Я вынужден был опираться на стену ступы кремации, но мой ум был сильнее, чем в последние пару дней, и я начал делать практику подношения. Я не клевал носом, не терял нить происходящего, не думал о практиках, но подходил к каждой из них с решимостью и преданностью, которые не мог почувствовать вчера. Я не готовился к смерти. Я более не лежал на полу в монастыре своего детства, слушая направляемую медитацию на умирании. Меня больше не волновали концепции жизни или смерти – ведь они не что иное, как зыбкие понятия. Но я старался отдать все, что у меня было, тому, что происходит прямо сейчас. Я хотел встретить это мгновение без привязанности или отторжения и подружиться с невзгодами. Жизнь, смерть: две концепции равно отдалены от этого момента. Важно лишь, кто я и где нахожусь прямо сейчас, то есть просто делаю то, что делаю, в этом теле, с этими устремлениями. Ничего более. Ничего менее. Просто пытаюсь полностью пребывать в бесконечной вселенной каждого момента.