Пат Инголдзби - Особое чувство собственного ирландства [сборник эссе]

Отлично. У меня теперь есть уважительная причина носить спортивную сумку, чтобы из нее при этом торчало полотенце. Много лет я наблюдал таких вот парней, которые поднимаются по ступенькам из подвалов «Блюди фигуру». Эти парни всегда замирают на верхней ступеньке и ослепляют своим сиянием.

Я и близко свою фигуру не блюду, ничего такого, но плаваю трижды в неделю в подогреваемом крытом бассейне. Это замечательно — идти потом домой с сумкой и полотенцем, и волосы у тебя зачесаны по-мокрому назад, как у мужской модели, рекламирующей дезодорант в джунглях.

Занимаюсь я этим всего пару месяцев и пока не способен бегать за автобусом, не нарываясь при этом на вызов «скорой». Но это не имеет значения. Достаточно идти с пятки и смотреться так, будто придерживаешь в себе громадную силу. Несешь себя, будто едва справляешься со скрытой взрывной энергией. Походку я тренировал в уединении. Любому под силу.

Всем своим видом вы сообщаете миру: «Поберегитесь хорошенечко, в любую секунду я могу решить сорваться с цепи, а этот паршивец пленных не берет». И, вот честное слово, не важно, что у вас три разноцветных ингалятора в кармане. Все дело в походке.

Мой организм не бронзов и не загорел. Ничего подобного. Он приятного белого цвета, это безупречно оттеняет мой черный купальный костюм. Плавать я умею только брассом, но, опять-таки, весь смысл в том, как это делать. Те, кто бороздит бассейн туда-сюда, — ребята достойные. Считаю, мыслящая женщина предпочтет такого мужчину, какой свернут пружиной, но предпочитает не спускать свою первобытную царственность со сворки прилюдно. Над тем, чтобы выглядеть, как свернутая пружина, я поработал наедине с самим собой.

Не мог не обратить внимание, что нынче никто, входя в воду, не крестится. Наверное, так сложилось с тех пор, как стали нанимать спасателей. В нашем детстве на пляжах ничего такого не было. Крестились, чтобы если что — прямиком в Рай. И купальным костюмом это больше не называется. Купальных костюмов не стало вместе с куртками-«лесорубами», нейлоновыми чулками со швом, школьными кепками и нелущеным какао.

Со дня на день я соберусь доплыть до глубокого конца. Но сперва мне нужно поупражняться наедине с собой в том, как выглядеть не тревожно. Знаю я, как устроен у меня ум. Он же примется мне твердить: «Постарайся не паниковать, но ты уже не на своей глубине… Боже… только попробуй опустить ногу — и тебе конец».

В бассейне надо быть в шапочке, и это здорово, потому что никому не видна твоя лысина. По моему мнению, такую шапочку нам всем надо носить постоянно.

На днях увидел в ресторане табличку. Показалось, что на ней написано «Тесто для плясок». Здравый смысл подсказывал мне, что никакой ресторан в своем уме такую табличку не повесил бы. А потому я извлек свои очки для чтения и глянул на табличку еще раз. Теперь она гласила «Место для колясок». Первый вариант мне понравился больше.

Глаза вытворяют со мной черт-те что. Гляжу я на слова без очков для чтения и вижу всякое совершенно поразительное. На прошлой неделе пытался с громадным трудом прочесть меню без очков. «Батюшки, — подумал я, — кофе-дикарь? Первый раз слышу». Спросил у официантки. «Прошу меня извинить, — сказал я, — вы же наверняка не подаете неприрученный кофе, правда? Не подскажете ли вы, что тут на самом деле написано?» Ответ — проще некуда: «кофе-декаф». «Простите, что опять к вам пристаю, но в точности также уверен, что вы не торгуете курицей в сударях». «Можно голову на отсечение давать — не торгуем», — ответила она. Курица оказалась в сухарях.

Над Лиффи ближе к вокзалу Хьюстон есть металлический мост [102] Речь о мосте Шона Хьюстона ( ирл . Droichead Seán Heuston), открытом для движения гужевого транспорта и пешеходов в 1828 г. под названием Королевский — в честь короля Великобритании Георга IV. В 1923 г. мост переименовали в честь Патрика Сарсфилда ( ирл . Pádraig Sáirseál, 1655–1693), якобита, национального героя Ирландии времен Войны двух королей (1688–1691). В честь Шона Хьюстона мост именуется с 1941 г. . Когда б ни проезжал я мимо него на автобусе, вроде бы вижу на парапете слово «Римпиндумбель» и дату. Собираюсь на этой неделе прогуляться туда пешком, имея при себе очки для чтения, и проверить. Опять-таки, возможно, исходный вариант понравится мне больше.

Правая рука у меня недостаточно длинна. Временами, если не могу найти свои очки, а надо прочесть какой-нибудь номер в телефонном справочнике, я держу его как можно дальше от глаз. Но этого все равно не хватает. Еще фут и три дюйма — и буквы сделаются совершенно отчетливыми. Было б здорово, если б какой-нибудь предприимчивый производитель предложил надставку к руке. В идеале — чтобы ее можно было регулировать и телескопически выдвигать: по моим оценкам, зрение у меня портится с постоянной скоростью дюйм в год. К концу этого десятилетия, если все обойдется, телефонную книгу мне предстоит держать прикрепленной к легкоатлетическому шесту.

Все детали во мне изнашиваются. При ходьбе я слышу у себя в коленках странные тихие щелчки. Левая рука практически испустила дух. Единственное место в моем организме, где волосы по-прежнему черные, — у меня в ноздрях. Я с ними потолковал. Сказал им: «От вас там никакого проку. Будьте любезны, переберитесь на макушку, где вы мне действительно полезны». Но они ноль внимания. Надо полагать, со временем тесто для плясок, кофе-дикарь и куры в сударях настигают нас всех.

В детстве мы к своим плоским животам относились как к должному. Не уделяли им ни единой мысли, поскольку втягивать нам было совсем нечего. Болтали с девчонками без малейшего напряжения мышц. Нам незачем было носить мешковатые рубахи, ничего такого. Удавалось целиком сосредоточиться на том, чтобы произвести впечатление. Мы источали уверенность в себе, поскольку спереди у нас ничего не выпирало. С наших коков капал бриолин, и мы с оттяжечкой произносили загадочные фразы, усвоенные у Буяна Йейтса из «Сыромятной плети» [103] «Rawhide» (1959–1965) — американский черно-белый телесериал-вестерн на канале Си-би-эс; роль Буяна Йейтса сыграл Клинт Иствуд. . У него живот тоже был плоский.

Кажется, втягивать живот я начал примерно в пору «Битлз». Сперва возникло отрицание. «Этот вот излишек не имеет ко мне никакого отношения. Я его впервые вижу. Он совершенно точно чей-то чужой». А затем я встал перед зеркалом и подумал: «Боже… должно быть, это какая-то ошибка. Зеркало возвращаю прямиком в магазин. У него явно нет никакого представления о мужском теле».

Моим любимым «битлом» был Джон Леннон. Когда он вошел в пору пухлого животика, я по-честному верил, что он устроил это ради меня. Почти слышал, как он говорит Брайену Эпстайну: «Тому парняге Пату сейчас нелегко с его лишними дюймами, а потому я, пожалуй, прибавлю чуток у себя на экваторе, пусть Пату радость будет». Ум принялся скармливать мне всевозможные липовые данные. «Ой, да ну все у тебя мировецки. Что они значат, между нами, друзьями, говоря, — эти дюйм-другой? В смысле, ты глянь вон на того парня… как вообще можно позволять себе так распускаться?» А затем вновь глянул в зеркало. А-А-А-А-А-ААХ-Х-Х-Х-Х!!!