Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

— Я хочу быть с тобой. Остальное — второстепенно, — заявил я, когда она сказала, что на свете есть вещи, через которые она не сможет переступить. — Марго, я протрезвел. Люби меня, как я тебя.

Она внимательно посмотрела на меня и, кажется, поверила.

Человека, который жаждет славы или боится смерти, видно за версту. Неприятное зрелище. Я представлял собой нечто обратное, но такое же мерзкое. То, что со мной было, являлось истерикой. Издержки свободы и дурного воспитания. Если ты молод и глуп, никакое «сердце мира» не поможет. Оно может только намекнуть, предостеречь. Остановить дурака способны лишь органы правопорядка.

Вероятно, Фостер понимал меня. Вряд ли он был таким в юности. Но его тусклый взор при моих россказнях о России вспыхивал. Он любил скорость. Был прирожденным мотоциклистом. В быту держался сдержанно, дистанцировался от всех. Разговаривал тихо, но только пока речь не заходила о поэзии. Официоза не любил. Финансовый капитал, правящий миром, ненавидел. При появлении на экране «Черепашек-ниндзя» стыдливо выключал телевизор.

— Представляю, сколько они заработали на этом дерьме, — говорил он.

Несколько лет преподавания в Турции расширили его кругозор настолько, что он усомнился в американских ценностях. Слушал там «Голос Америки», с ужасом сообщил мне:

— Они же всё врут!

Фостер в своих поисках был одиночкой, «истинным эмерсонианцем, полагающимся только на свои силы». Мой гедонизм и цыганщина были ему не по нраву, но он относил их к издержкам возраста. В поэзии ставил на лаконичный стоицизм, камуфлирующий отчаяние, которое американской поэзии не свойственно. Писал стихи в виде «элегантных портретов неопределенности». В этой неопределенности был предельно исповедален. Пуританин — честный человек по определению. Он всегда был готов прийти на помощь другу. Мне он казался удивительно смелым.

«Езда на мотоцикле подобна написанию стихотворения, потому что и там и здесь есть риск. Поворот, предназначенный для пятидесяти миль в час, убивает на восьмидесяти или на ста. Однажды не останется никаких слов, и будет только встречный грузовик на твоей полосе, поскольку ты уже объехал холм и завершил свою кривую». «Мы говорим про стихи, как они работают. Однако единственное, о чем мы рассуждаем, — это то, что все равно никаких правил не существует». «Поэзия ответственна только перед самой собой и никому ничего не должна».

Он любил посвящать стихи друзьям-поэтам. Они переговаривались стихами на известном только им языке. Саймон, Элис, Джо Донахью, Мануэль Брито, Леонард Шварц, Джоэл Льюис и другие — «все поэты конструируют свое собственное сообщество, конкуренцию, ненарушаемую эстафету — и в этом смысле являются друзьями». Идею «эстафетной палочки» предложил когда-то битник Тед Берриган [38] Тэд Берриган (1934–1983) — американский поэт-битник. . Она хрупка и невидима, ты можешь взять ее у Рильке или у приятеля-мотоциклиста, в ней нет ученичества, а лишь плавное перетекание традиций и отношений. Элис Нотли так определяет значение «эстафеты»: «Имеется только одна поэтическая традиция, и она всегда изменяется. Вы изменяете всю историю, которая прошла до вас, и в тот момент, когда, например, я вхожу в эту традицию или в эту историю, она прекращает быть мужской традицией, ее природа полностью изменяется». Я догадываюсь, что Фостер перенял «эстафетные палочки» от Уильяма Бронка, Джека Спайсера, Роберта Данкена [39] Элис Нотли, Джек Спайсер, Роберт Даркен, Уильям Бронк — американские поэты-авангардисты, близкие к журналу и издательству «Талисман» Эда Фостера. . И давным-давно — от Эмерсона и Торо. Если будет нужно, я возьму эстафетную палочку и у него. В настоящий момент я — обладатель иной эстафетной палочки.

Как-то мы затеяли забавный эксперимент со стихами Ивана Жданова. Эд сделал стихотворение с подстрочника, а я потом вновь перевел его на русский. Слово побывало в гостях и вернулось на родину едва ли узнаваемым, но мистерия «эстафеты» произошла.

У Жданова в оригинале было:

Как-то в Стивенсе мы интервьюировали известного поэта, одного из лучших, и Фостер неожиданно разозлился, что при сдержанном, даже чопорном его характере представить трудно. Мэтр хладнокровно отвергал имена основополагающих для американской литературы авторов: Эзра Паунд, Марианна Мур, Томас Стернз Элиот, Уоллес Стивенс — все они оказались «не совсем настоящими».

— А Шекспир-то вам нравится? — спросил Фостер раздраженно.

— Не совсем, — ответила знаменитость… — Хотя я читал только его сонеты.

О Шекспире критически отзывались и другие знаменитые поэты. Уолт Уитмен: «Великие поэмы, включая поэмы Шекспира, убийственны для идеи гордости и достоинства простого народа, для жизненных соков демократии. Те литературные образцы, которые пришли к нам из других стран, из-за моря, родились при дворах, выросли в лучах солнца, светившего замкам, — все они пахнут королевскими милостями».

«Поэзия не связана с политикой», — постоянно повторяет Эд. И я от этих бесчисленных повторений начинаю его понимать, и даже стал косо поглядывать на Дядю Джо.

— Мы должны отказаться от понятия «великого стихотворения», это расшатывает демократию, где каждый заслуживает права говорить, — считает мой друг Эдвард Фостер.