Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

На это дело у меня ушло часов пять. На улице светало. Бар закрывался. Я считал, что написал лучшее стихотворение всех времен и народов. Сочинял я его в нотной тетради, писал от руки — пижонская привычка, возникшая еще в Екатеринбурге. Завсегдатаи посматривали на меня с интересом. Когда я поднялся с фанерного дивана у окна — с интересом посмотрел на себя в зеркало сам.

Красномордый, растрепанный, с левым закрывающимся глазом, что часто бывает со мной в состоянии опьянения, передвигаться я мог с трудом. Я скрутил нотную тетрадь в трубочку, положил ее в карман и поковылял туда, куда, по моему мнению, должен пойти человек в моем положении и кондиции.

На Мортон-стрит, 44, к Дяде Джо.

Проникновения в дом я не помнил, но оно, очевидно, произошло, потому что часам к двенадцати я обнаружил себя в кресле посередине комнаты, густо увешанной фотографиями, открытками и репродукциями. На большой черной конторке стояли венецианская гондола средней стоимости и бюстик Пушкина. Гондола и Пушкин находились в какой-то странной связи. Книги, печатные машинки, кофейные чашки. Я встал в поисках бутылки и пошел на кухню. Открыл наугад несколько шкафчиков. Подошел к холодильнику.

— Я знал, что вы полезете опохмеляться, — раздался голос Дяди Джо, — но за пивом, извините, не сходил.

— Я не пью пиво утром, — ответил я машинально и обернулся к поэту.

Тот был в какой-то робе, словно только что убирал листья во дворе.

— Прогуливался в саду, — пояснил Бродский. — Отличный внутренний дворик. Намного приятнее тюремного.

— Извините за вторжение, — собрался я с мыслями. — Мне казалось, стихотворение удалось настолько, что мне необходимо с вами поделиться.

— Как раз за это я вас и простил, — сказал Дядя Джо, посмеиваясь. — Только вот зачем вы ломились к Маше? Она преподает сегодня. И тут среди ночи — уральский, так сказать, пельмень.

— Сибирский, — поправил я Бродского. — Пойду извинюсь перед Машей.

— Прекратите похмельные штучки, — прикрикнул Иосиф. — Где ваша алкоголическая гордость? Нажрались — так нажрались. Повод был. Подтверждаю.

Выпить хотелось до безобразия. Дядя Джо обратил внимание на мои бегающие глазки и с пренебрежением бросил:

— Остался «Бейлис» от гостей, на кухне.

— Я его тоже не люблю.

— Пижон! Пиво не пьет, ирландский ликер презирает! Золотая молодежь. Профессорский сынок за границей. Откуда в стихах Мама Гусыня?

— Да она была там.

— Точно?

— Точно.

— Значит, кого-то другого приплели ни к селу ни к месту. Вам серьезно повезло, что я не спал.

— А то что бы вы сделали? Пристрелили?

— Я пристрелил однажды ночного вора.

— Наслышан. Весь город только и говорил об этом.

Бродский лукаво посмотрел на меня.

— Запомните раз и навсегда. Появляетесь только по предварительному звонку. А лучше вообще не появляетесь. От вас всегда неприятности. Кот убежал сегодня.

— А я бы съездил с вами в какие-нибудь доисторические пещеры. Неужели вам не понравился поход в тюрьму?

Бродский пожал плечами.

— Я бы предпочел музей. Или библиотеку. Хм. В вашей тюрьме было интересно. Проституткам не звонили? Я помню, вы записывали номера.

— Звонил, — соврал я. — Договорился с одной встретиться в центре, у городских часов. Подъехал — а там страшилище в перьях. Я развернулся — и поехал домой.

— Исключительно избирательный молодой человек. Вы мне прислали стихи. Вот.

Про меня, что ли?

— Да нет. Что вы. Просто образ поколений.

Я расстроился и засобирался на Варик-стрит.

— Не терпится хряпнуть?

— У меня в четыре часа семинар в Стивенсе. Чехов. Хочу рассказать про «Вишневый сад».

— Содержание помните?

— «В Москву! В Москву!»

Я был в этом доме, на втором этаже, уже после смерти Бродского. Заходил с Гандельсманом, секретарем Солженицына Серебренниковым и издателем Володей Аллоем в пустую квартиру. Маша Воробьева [101] Мария Воробьева (1934–2001) — близкая приятельница Бродского, соседка в доме на Мортон стрит и хранительница кота во время отсутствия хозяина. Ей посвящено стихотворение «Что нужно для чуда…» (1993). поручила Гандельсману кормить кота. Заезжал потом еще пару раз, но на первом этаже больше никогда не был.

Вернувшись домой, я застал Гандельсмана в компании с Крюгером. В доме пахло жареной свининой и луком. Они пили водку и по очереди повторяли:

— Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет.

— Без водки мясо только собаки едят. Что празднуем? — поинтересовался я.

— Дикция, — воскликнул Беня, завидев меня. — В поэзии в первую очередь важна дикция. Где вы ночевали, молодой человек? Звоню вам второй день. Решил вот навестить.

— Ночую я у женщин, — сказал я первое, что пришло на ум. — А о встрече мы не договаривались.

— Выпьете с нами? — спросил Крюгер.

— У нас с Володей prohibition, — сказал я и ткнул рукой в сторону плаката.

Нашего меморандума на месте не оказалось. Володя развел руками, показывая, что его насильно споили.

— Тебе звонил Парщиков. Он сейчас в городе. Остановился у Лемберского. — Он чокнулся с Крюгером за здоровье всех присутствующих.

— Времена меняются, — вздохнул я. — Еще пару дней назад мне пришлось отказать в компании такой прекрасной женщине.

— Женщины меняются вместе с временами, — пошутил Бенджамин.

Выглядели они как старые приятели. Оба бородатые, не в меру жизнерадостные, в одинаковых старперских джинсах Levi’s.

— У вас униформа такая? — спросил я.

Гандельсман, который знал наизусть чуть ли не всего Евтушенко, продекламировал:

— Про вашу любовь по городу ходят слухи, — хохотнул Крюгер. — Это правда? Или просто интересничаете?

— Это правда, — опередил меня Гандельсман. — Мы решили познать друг друга.

Я вынул с полки антологию американской гей-поэзии, только что вышедшей у Фостера в «Талисмане».

— Word of Mouth. Лучше не скажешь.

— Вы там тоже участвуете?

— Мы еще не сделали coming out, — сказал Гандельсман. — Готовим речь, должную перевернуть сознание русской диаспоры.

Шутки в подобном дебильном стиле продолжались еще какое-то время, пока к нам не заглянул Большой Василий. В общении с ним я находил гораздо больше интересного, чем в разговорах о судьбах русской интеллигенции. Слесарей и электриков не волнуют умственные абстракции. Васька предлагал поехать всей компанией на пикник. Я после бессонной ночи отказался. Сослался на то, что шарахался вчера по кабакам и мне бы хорошо отмокнуть. Василий с подозрением посмотрел на Крюгера, хлопнул с мужиками стопку водки и растворился.