Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

Георгадзе тоже писала стихи, но в моих фестивалях участвовать отказывалась, как и Гандельсман. Она обреталась у парка Ван-Ворст с ветераном Вьетнамской войны, который ранее принципиально бомжевал. Он фиктивно взял Марину замуж, чтоб она получила статус местного жителя. Надеялся, что у него получится на время нормальная жизнь. Продержался недолго.

Благодаря Марине началось мое возвращение в русский мир.

Именно она сообщила мне, что в ближайшем баре Winston Place некто Сережа Рафал продает пельмени из-под полы. Рафал, в свою очередь, поведал, что на Гранд-стрит открывается русский продовольственный магазин. Период моей натурализации оказался короток. Полтора года. Вскоре я переместился в естественную среду обитания и, хотя преподавал в американской конторе, общался в основном с русским криминалитетом.

Фостер, перетащивший меня в Джерси-Сити из Хобокена, о наших знал понаслышке. Гандельсман уже переехал ко мне, когда из Квинса сюда перебралась Юля Беломлинская, называвшая когда-то эти места «дырой». Художник и женщина-шансон, она переехала в лофт опустевшей фабрики на краю города, облюбованной местной богемой. Художники, наркодилеры, романтические бездельники арендовали здесь огромные помещения за символическую плату. Беломлинская писала об этом. «Мы отправились в уездный городок Джерси-Сити, что находится прямо под Нью-Йорком, и сняли сарай в помещении бывшей табачной фабрики. Эта табачная фабрика вся сплошь была заселена беженцами от великой американской мечты». В сквоте с Юлией поселился Алексей Хвостенко [97] Алексей Хвостенко , известный также как Хвост (1940–2004) — советский и российский поэт-авангардист, автор песен и драматург, художник. Сочинил более ста песен и несколько пьес в соавторстве с Анри Волохонским (под общим псевдонимом А. Х. В.). . Он заехал погостить из Парижа и прижился здесь на пару лет. Я никогда не слышал, чтобы он пел, хотя нередко с ним виделся. Хвост молчал, и это было молчанием человека, познавшего все, что ему было нужно.

— Зачем мне, по-твоему, кожаные штаны? — спрашивал он с вызовом. — Да потому, что я могу поссать в них в любой момент. А тебе придется искать писсуар.

Хвост пожил в прогрессивных европах, приобщился к актуальному искусству и сам стал объектом поп-арта. Угрозу обмочить брюки он так и не исполнил, а в основном собирал по берегу Гудзона плавни — деревянный лом, принесенный волнами. Их он сколачивал, скручивал разными способами, ставил на просторах завода. Он не выдавал их за произведения искусства, как принято в этих местах. Просто делал и ставил. Искусство само должно доказать, чем оно является. Кризис репрезентативности, постантропоморфное общество и прочие заморочки его не волновали. Обыкновенно он был задумчив, смиренен, пил преимущественно красное.

— Как может настоящий поэт сказать: «Если только можно, Авва Отче, / Чашу эту мимо пронеси»? — спросил я его, разглядывая деревянных истуканов. — Как избранник богов может просить себе другой судьбы?

Хвостенко отреагировал неожиданно менторски.

— Хрестоматийный вопрос. Моление о чаше. При чем здесь поэт?

— Трусливо звучит. Искусительно. Ты ведь от своей чаши не отказываешься?

— Хватит этого балагана, — неожиданно зло отрезал христианин Хвостенко.

— Все тонет в фарисействе [98] «Если только можно, Авва Отче…», « всё тонет в фарисействе… » — цитаты из стихотворения Бориса Пастернака «Гамлет» (1946). , — отозвался я. — Думать нужно меньше, а соображать больше.

Сыном божьим и его жизнью я интересовался редко. Чувствовал его дыхание где-то рядом, но не оборачивался. Я слушал «сердце мира». Его звучание было мне понятней.

Многие соотечественники в этих краях вели себя так, будто им на плечи когда-то бросался «век-волкодав» [99] …век-волкодав… — цитата из стихотворения Осипа Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков…» (1935). . Когда заговаривали о рабской сущности русского народа, я отшучивался. О рабстве говорят только рабы. Свободные люди этого не замечают. Русские плохо адаптируются в иностранной среде, потому что самодостаточны. Зачем им кривляться и повторять как попугаи «how are you», когда есть универсальное «fuck off». Маленькие народы подражают большим, бегут вприпрыжку плавиться в их плавильном котле. А нам-то зачем? Люди, не знающие, как следует понимать то или иное явление, придумывают самые дикие объяснения и повторяют их столетиями. Чаадаев вот извинился.

Как-то я попал на вечер, посвященный американской мечте. Вайль, Генис, Волков, Парамонов, Сумеркин и Тёмкина рассказывали об опыте частного существования личности. Мой дом — моя крепость, но мой дом — райский сад. Меня что-то дернуло поинтересоваться деталями.

— Каждая страна представляет собой некоторую идею, несет весть. Америка — страна эмигрантов, Германия — край вечного покаяния, Африка — территория СПИДа, Латвия — государство блондинов и блондинок. Какое место России в этом многоцветье? Какую идею она могла бы присвоить себе и развить?

Философы возбудились.

«Это не должно повториться!», «Любая русская идея — топор», «У России не должно быть никакой идеи», «Русская идея должна преследоваться по закону».

Генис вспомнил, что Америка торгует с Китаем, но на руках китайских коммунистов еще не отмыта кровь.

Победители. Говорят, американцы хотели кастрировать всех немцев, потому что дух физиологичен. Скучать по мировому духу опасно. Цвет моей маленькой нации, обосновавшийся в столице мира, лишал мою родину идеи, пусть и совсем небольшой. Россия могла бы стать инкубатором для мертвых царевен или клонированных мамонтов, сибирский ГУЛАГ мог бы распахнуть тюрьмы для всех преступников мира, а молодежь — пойти в нашу армию как в школу жизни. Идеи переполняли меня, но я был вынужден заткнуть свой фонтан.

Саша Сумеркин с грустной улыбкой смотрел на меня. Мы с ним, когда в компании поднимались подобные вопросы, синхронно отвечали, что в России плохой климат. Мы — климатические беженцы.

Соотечественники больше не верили никакой пропаганде, доходя до всего собственным умом. Американы — верили на всю катушку, и лично я считал это признаком деградации. Смущала неспособность американцев ко лжи, что являлось для меня запретом на фантазию. Что это за демократия, если за обыкновенное вранье тебя могут посадить на больший срок, чем за убийство? Вдохновенное вранье вообще основа искусства. Свобода — избавление от автоматизма мышления. Демократия — возможность дать взятку.

Дядя Джо к этой проблеме тоже относился просто. Все, что против Советов, — хорошо. Best red is dead. Четкая, честная позиция. Он ходил на обед к президенту Бушу в Белый дом. Мои друзья-авангардисты позеленели бы от злости, узнав об этом. Я в шутку спросил его, приводили ли ему туда проституток, как Кеннеди или Клинтону, но он ответил, что лишь пробавлялся фуршетом и знакомился с людьми.