Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

— Чё у нее губы такие бледные, Дим?

— Она увидела настоящую Лену Шварц.

Мы виделись и потом на каких-то вечерах, где к ней подходили сумасшедшие с бритвами, на пьянках, где ни слова не разобрать. Она попросила меня во Франкфурте, чтобы я приехал на ее похороны.

— Ты теплый, даже горячий человек. Мне после смерти такого будет надо.

— Лена, что ты несешь?

К сожалению, все так и произошло. Лет через пять ночным поездом я выехал в Питер поцеловать ее лоб. Лена в гробу казалась еще более миниатюрной и надменной. Я знал, что она может быть теплой, даже горячей. Могла бы и подождать. Тем для разговора оставалось множество. Мы ощущали себя чужими на празднике жизни, и наше совместное одиночество подсказывало мне, что иначе и быть не может. Вот вроде бы мы пишем стихи, рассуждаем о литературе, но если вы — поэты, то мы — нет. Другая профессия, призвание. Душа другая.

С объявлением сухого закона жить стало катастрофически скучно. Что поделаешь? Слово дано — отступать некуда. Когда я вернулся из Москвы, в морозилке лежала все та же фляжка лимонной настойки. Силы воли мы не проявляли. Просто переключились на другое. У человека есть два модуса бытия: он может пить, но он может и не пить. Промежуточных состояний не существует. А если они и существуют, то ведут прямой дорогой в ад. У каждого состояния есть минусы и плюсы. Я никогда не подпишусь под тем, что трезвый образ жизни — единственно верный. Иногда можно воздержаться. В аскезе тоже есть сила, способная порвать цепи.

— Для тебя есть что-нибудь святое? — спросил меня Гандельсман, прожив со мной под одной крышей не один месяц.

Решился-таки на интимный вопрос.

Я мог бы сделать вид, что задумался, но с ходу ответил:

— Черепаха. Четырехлетним мальчиком я встретился с ней взглядом в аквариуме города Севастополя, и она, увидев меня, открыла рот. В зеленой подсвеченной воде она шевелила ногами-ластами, показывая обывателям нежно-панцирное брюхо, и плавала, должно быть, в поисках пищи. Я запомнил на долгие недели расспросов, что же мне больше всего понравилось в Севастополе: «В аквариуме я видел гигантскую черепаху, она смотрела на меня и плавала».

— И всё? — спросил Гандельсман подозрительно. — У кого-то возникает образ Беатриче, кто-то видит во сне замок Кубла Хан…

— Так мы и жили за тысячи километров. Я в квартире, она — в аквариуме. Вечерами я сочинял для нее грустные письма: «Дорогая черепаха, у меня всё хорошо, только какая-то мелкая мелочь не дает покоя, заставляет кружить по комнате, вслушиваться в пол и стены в ожидании ласкового голоса».

— Хм, — сказал Гандельсман, — в этом есть какой-то экзистенциальный мрак. Садись — и пиши. Хватит с нас матерных частушек.

Стол был большой, он переложил свои рукописи в дальний его край, к окошку, и освободил мне место для творчества. Я тут же притащил из спальни амбарную книгу, в которой сочинял тогда стихи и рассказы, и принялся за работу.

— Что? Вот так прямо будешь сидеть и писать?

— А чё мне делать, если во мне еще осталось что-то святое.

Гандельсман пробормотал что-то и ушел в парк Ван-Ворст играть в шахматы. Я вспоминал детство, но по большей части в голову приходило то, о чем я уже писал и рассказывал. Поэтому я преимущественно фантазировал. Написал, как ходил за водой к колонке у лампового завода, встретил там девочку с черным от черемухи ртом и тут же за это полюбил ее на всю жизнь. Той же ночью мы случайно встретились с ней у здания медицинского института, где в подвале томились кошки, собаки и крысы, которых алкоголики сдавали для опытов в обмен на спирт. У меня пропал кот по имени Мюллер, у нее — тоже кот, Борман. Я спустился в подъямок у подвального окна, взломал щеколды и выпустил всю живность на футбольное поле у института. Кошки с медицинскими трубочками, собаки с катетерами бросились врассыпную, заполнив собой все пространство. Мы с Кристиной бегали за ними с фонариками, но ни Мюллера, ни Бормана не нашли.

Я встал, покурил в окно и решил круто завертеть сюжет.

Я вернулся к амбарной книге и написал:

«На следующий день Кристину похитили цыгане, летающие на воздушных шарах. В те времена они предпочитали этот вид транспорта лошадям и автомобилям. Узнав о случившемся, я тут же отправился в путь на поиски возлюбленной. Северный ветер, дующий все последние дни, указывал мне путь».

Зазвонил телефон. Это была Рая, вдова одного известного писателя.

— Хотите выпить? — спросила она. — У нас такое количество водки, что мы без вас с Гандельсманом никак не справимся.

Я объяснил ситуацию. Пост. Абстиненция. Сухой закон.

— Подшились, что ли?

— Записались в анонимные алкоголики.

— Не надо врать. Где Гандельсман? — Рая была навеселе.

— Играет в шахматы с местными евреями.

— Хм. Так даже лучше. Приезжай один. Хочу познакомить себя с подругой.

— Не хочу.

— Почему?

— Мне придется оказывать ей знаки внимания, а трезвый я этого не умею.

— Тогда знаки внимания будет оказывать она тебе. Редкий мужчина откажется от таких знаков внимания.

Если человек не хочет никаких знаков внимания, ему их не навязать. Погода была хорошей, и я решил прогуляться. От Гроув-стрит до Джорнал-сквер одна остановка метро.

В те времена к нам с Гандельсманом часто заходил Григорий Рыскин, издававший когда-то вместе с Довлатовым, Вайлем и Генисом газету «Новый американец». Он мечтал о новых проектах и больших барышах, но в гости всегда заходил с несколькими пачками разноцветного печенья в виде мишек, белочек, ежиков. Для масштабного начинания этого было маловато. Чтобы не ехать к барышням с пустыми руками, я взял нераспечатанный пакет Гришиных «мишек» и поехал к Рае.

Дамочек застал в теплом расположении духа. Выпили — захотели любви. Обзвонили старых ухажеров, переключились на новых. Интересно, какой репутации я достиг в их глазах. Самой «вездеходной» репутацией обладал Кенжеев. Когда мне показывали особ, которых он смог полюбить, моя фантазия сжималась в комок. Рая обладала хорошей журналистской хваткой и за словом в карман не лезла. Мне виделся в этом одесский опыт, хотя в этнографических тонкостях я не разбирался.

— Прямо совсем не пьешь? — спросила Рая, сделав таинственные глаза.

— Давши слово — держись, а не давши — крепись, — ответил я.

— А если Гандельсман твой пьет сейчас с доминошниками? — начала соблазнять меня Раина подруга Лена — точно такая же на вид, но блондинка и русская.

— Мне-то что? Я присягу выполняю. Несу, так сказать, караульную службу.

— А мой Давидик сейчас трахается на втором этаже со своей герлфренд. Лежат хорошенькие, голенькие. И ебутся. Третий час уже ебутся.

— Значит, скоро вернутся, — сказал я. — Составят вам компанию.