Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

— Свято место пусто не бывает, — рассмеялся Юра. — Только ты уехал, он и нарисовался.

Контракт со Сьюзен Браной состоялся. Ее предприятия приступили к удалению окислов азота и серы из дымовых газов импульсными пучками электронов. Мы по этому случаю встретились с Синтией в кабаке в Даунтауне, а потом переместились в мотель.

— Подружке я тебя не отдам, — заявила она в подпитии. — Ты мне самой пригодишься.

Больше я ее не видел.

Из студии Неизвестного позвонил молдаванин Николай и после долгого чванливого предуведомления сообщил, что Маргарет теперь с ним, а не со мной. Мол, у них любовь. Свершилось. Я сделал вид, что поверил. Не расстроился. Такие вещи вселяли в меня спортивную злость. В тот же вечер я нашел магазин детских игрушек, где купил несколько комплектов патронов для Битова-младшего, которому на Хеллоуин подарил свой автомат.

— Будет чем мальчику заняться в США, — сказал я.

Битов-старший неожиданно проникся и произнес буквально следующее:

— Это же какой грех надо было совершить, чтоб так его отмаливать.

Объяснять своих воззрений я не стал. Мне его духовная позиция была непонятна. О религии я могу говорить только с теми, кто о ком-нибудь заботится, посвящает чужой жизни — свою жизнь. Иначе это болтовня, умствования. У религиозных фуфлогонов есть много общего с поэтами. Но мы их любим не за это.

— Я ни в чем не грешен, Андрей Георгиевич. Просто хотел купить ребенку патроны. Это нечестно — подарить автомат, а патронов к нему не дать.

Битов серьезно покачивал головой в облаке морозного пара.

— Набедокурил. Как пить дать, набедокурил.

Циля Белопольская тоже слиняла. Она и раньше говорила, что, разговаривая со мной, чувствует, что говорит с доисторическим чудовищем. Я считал себя молодым Гексли, не достигшим сорока. Пока я был в разъездах, она вышла замуж за ровесника и уехала куда-то в глубинку, чтоб трахаться без угрызений совести.

Я чувствовал, что мне пора проехаться до Юты, к Ксении. Хотя бы попрощаться.

Характер моего личного общения тоже изменился. На Йорк-стрит появился продовольственный русский магазин «Съедобный рай», открытый полукриминальными элементами из России. Хозяин заведения Витя Хивук скрывался от разборок, на всякий случай сотрудничал с ФБР, приторговывал кокаином. Братья Лопатины оказались громилами средней руки, но работу в пищевой промышленности знали. Продавщица Танька Колбаса всю жизнь проработала в России товароведом. К компании негоциантов прибились беглый поп-расстрига, отставшие от своих групп туристы, хиппи, наркоманы. Магазин находился в двух шагах от моего дома, и мы с Гандельсманом часто заходили на огонек после работы, засиживаясь за рюмкой чая.

Процесс славянизации пошел стремительно.

В России я подобных людей не встречал — а в Нью-Йорке они казались мне тем самым русским народом, который так долго искали народовольцы и потом уничтожали большевики.

Ребята узнали откуда-то, что мы пишем стихи. Посыпались заказы для капустников и любовных писем. Простые люди артистов любят. Мы быстро вжились в образ и рассказывали анекдоты из жизни богемы. Я подружился с Василием Лопатиным, былинным богатырем с Рязанского проспекта, который звал себя Большим Васом. Сходил с ним пару раз на поэтические чтения, но Васька искренне признался, что ничего в этом не понимает. Песни мои любит, а стихи — нет.

Гандельсман подрабатывал там, где мог. Служил сторожем в небоскребе, давал уроки русского детям нуворишей. Как-то пристроился к Музею современного искусства торговать альбомами с репродукциями. Однажды пришел возбужденный, злой. Вез книги на тележке, свело спину, книги упали и рассыпались. Их владелец Изя Зильберман принимать товар отказался, а Володю попросил возместить ущерб.

— Мужики, можете сделать ради меня еврейский погром? Надо раскулачить одного негодяя.

Ребята слушали его настороженно. Конфронтации на национальной почве в Нью-Йорке не поощрялись. Васька предложил ему обратиться к неграм.

— У них хоть повод есть.

— Какой?

— Их Соломон изнасиловал царицу Савскую, — сообразил я.

Дело удалось замять, но через пару дней мы с Гандельсманом неожиданно для себя объявили сухой закон, что тоже можно считать составляющей грехопадения. После моего выступления в русском ресторане «Дядя Ваня» подрались два поэта — Володя Друк [89] Владимир Друк (1957) — русский поэт и литератор, изобретатель, специалист по информационной архитектуре. и Саша Алейник [90] Александр Алейник (1952) — русский поэт, в Нью-Йорке с 1989 года. . Выясняли, чья поэзия лучше. Нечто типа дуэли. В результате разбили стекло в ирландском пабе. На мой взгляд — милое дело. Гандельсман, однако, сильно помрачнел и тут же сел за написание совместного коммюнике. В нем мы оба клялись не посещать русских мест, не спорить с поэтами и не пить с «сегодняшнего дня и до конца». Смысл «конца» благоразумно не уточнялся. Мы оба подписали бумагу и с того же момента приняли аскезу и полное воздержание.

В начале лета мы с Фостером организовали десант из восьми американцев и направились в Москву собирать тексты для антологии. По существу — в фольклорную экспедицию. Искали гендерную лирику, поэзию сексуальных меньшинств, постмодерн, провинцию. Всё по науке. Если в России еще не развилась гомосексуальная поэзия, мы должны были ее найти. Раз есть гомосексуалисты — значит, должна быть и поэзия. В конце концов, процесс можно активизировать.

В комментарии к вышедшей впоследствии огромной книге я фантазировал: «Можете себе представить, что восемь русских энтузиастов приезжают в Нью-Йорк, поднимают его на уши чтением стихов на главных площадках города, открывают сотрудничество с ведущими литературными журналами страны, повсюду им оказывается информационная поддержка, дается проживание и выплачиваются суточные? Нет, не можете. С точки зрения нового миропорядка, только Нью-Йорк является столицей мира. Американское издательство „Талисман“ шерстит русские провинции в поисках талантов. А что американец может понимать в русской поэзии?»

Фостер моего сравнения не понял. Решил, что я издеваюсь. Я всего лишь строил математические модели. Почему сравнивать Америку и Россию нельзя? Симметричного ответа не существует? Ядерный паритет есть. Равенство поэзий, по словам Дяди Джо, тоже есть. А всеобщей открытости нет. Диод. В одну сторону можно, в другую — нельзя.

В Москве меня тоже назвали выскочкой и проходимцем. Приехал — и раскомандовался. Каких-то «пиндосов» привез. Мы провели конференции в редакциях журналов, выступили в клубах. Иногда нас встречали пикеты «Yankee go home». Это было чертовски приятно.