Вадим Месяц - Дядя Джо. Роман с Бродским

— Не вернутся. Он там живет. Получил квартиру от радио «Свобода».

— А это тоже от радио? — окинул я взглядом помещение.

— Все-то тебе надо знать. Расскажи лучше, как у вас с Наташкой?

— Она просила не распространяться.

— Боится интимных подробностей?

— А кто их не боится?

— Тебе, Месяц, какие девки больше нравятся, русские или американские?

— Русские, конечно. Раскованные. Знают, чего хотят. В них больше счастья. Они лучше понимают, что живем однова.

— Патриотичный какой. Облядели они там от нищеты, стыд потеряли.

— С тех пор как существуют люди, слишком мало радовался человек.

— А американки не радуются?

— Рая, если подходить к предмету с нежностью, даже дерево можно довести до оргазма. Американская женщина в объятьях русского мужчины расцветает на глазах. Единственная беда, что в глазах каждой из них мы видим теперь харю Моники Левински. И это наваждение навсегда.

— Ты русский, что ли? — спросила меня Лена подозрительно. — По виду, так цыган какой-то.

Рая запричитала:

— Так ты не уважаешь женских прав? Мы про таких, как ты, передачу делали. Невежество и хамство потрясающие. Давайте накатим, — плюхнулась она на обитую дерматином табуретку.

— Ваши бабы насмотрелись порнухи и разом ушли в бляди, — заключила она.

— О, давайте порнуху включим, — вспомнила Лена причину моего появления.

Дело приняло тяжкий оборот. С такими тетками никакая порнуха не поможет. Я почувствовал себя мальчиком Робертино Лоретти в объятиях Долорес Ибаррури и Голды Меир.

— Отличная мысль! — воскликнула Рая. — Включим порнуху. Хватит политики. Мой Давид уже четвертый час лежит голенький с девочкой. Никак не могут насытиться, бедняжки.

Факт половой активности сына где-то неподалеку неумолимо переводил стрелки в голове Раи на эротические фантазии. Мне надо было срочно ретироваться.

— Девчонки, — сказал я твердым голосом и посмотрел по очереди каждой в глаза. — Я с Гандельсманом. Так уж получилось. Не могу ему изменить даже с журналистом радио «Свобода».

Произнесенное доходило до женщин туго.

— Как это? Прямо по-настоящему? — Лена даже покраснела.

— Любовь зла, — ответил я с виноватой интонацией. — Оказался охоч до либеральных ценностей. Особенно до гомосексуализма. Пойду я, наверное.

Я положил пакетик с разноцветным печеньем на тумбочку и направился к двери. Рая, еще не до конца просекшая фатальность положения, легла на тренажер для пресса и сделала несколько упражнений, широко раздвинув ноги.

— Смотри, как хорошо получается, — сказала она. — Просто секс-машина.

Я переставил пакетик с печеньем на тренажер, помахал теткам ручкой и ушел. Должно же быть во мне что-то святое, кроме подводной черепахи из детства.

На Гроув-стрит сидел на корточках Саид и нюхал розы у продавца цветов. Он был водителем такси — подвозил как-то меня с Александрой в Бруклин. По дороге у него спустило колесо, но я не разозлился, а помог его поменять. Денег за проезд с меня он не взял. Он был родом из Египта — проявил благодарность по отношению к России за Асуанскую ГЭС. Мы подружились. Пару раз ходили в кафе в Джерси Сити есть джайро [93] джайро — он же гирос. . Знакомых таксистов, готовых прийти на помощь, у меня было двое. Саид и Хургио из Колумбии, с которым мы считали, что Пабло Эскобар жив. Саид был в курсе моих романтических дел. От теток я возвращался в мрачном настроении.

— Поехали к Наташе, — сказал египтянин. — Отвезешь ей цветы. Нет женщин, которые отказываются от цветов.

Идея была безумной, но после сегодняшнего БДСМ-шоу смахивала на нечто стоящее. Я купил розы, которые Саид уже успел обнюхать, и через полчаса был в Инглвуде.

Ефимова встретила меня разочарованно.

— Нажрался? Приперся?

— У меня сухой закон.

— А у меня завтра экзамен. В семь утра.

В дом все-таки впустила, где мы спешно, в порядке шахматной партии выпили чая. Под щелчки шахматных часов.

— Я приеду к тебе свататься, — сказал я. — На коне.

— Что за феодализм?

Домой я возвращался по каким-то рельсам, напевая «иду домой по привычке». Саид не сомневался, что Наташка оставит меня у себя, и уехал. Я же заранее был уверен в обратном.

Удивительное равнодушие, которое охватывало меня тогда и сохраняется сейчас, непонятно мне до сих пор.

— Почему ты приглашаешь в Нью-Йорк самых… неталантливых, — Марина Георгадзе [95] Марина Георгадзе (1966–2006) — поэт, прозаик. явно подыскивала подходящее слово к контингенту хобокенских фестивалей, и ей это удалось.

Мы жили с ней по соседству. Познакомились у Саши Сумеркина, который работал в «Новом журнале» и подрабатывал секретарем у Бродского. Необыкновенно мягкий, наблюдательный человек, он высовывал из свитера длинную черепашью шею и крутил маленькой лысой головой, дружески изучая окружающих. Мы с Маринкой только что убежали с выступления Кенжеева в студии у Виталия Комара, потому что устали от многословия.

— Я приглашаю друзей, — сказал я. — Они у меня самые талантливые.

— Нет, Дыма, друзей ты приглашаешь редко.

— Ты считаешь, что я хочу выслужиться перед Гандлевским и Приговым?

— В том-то и дело, что ты их в упор не видишь.

— Ну, конъюнктура такая. Приглашаю того, кто на слуху. Где мне взять других? — сказал я, вспомнив про машинку Крюгера. — Я их не читаю. Листаю. Пишут нормально, но неинтересно.

— Что я и говорю!

— Знаешь, — вдруг догадался я. — Я приглашаю их потому, что многие из них — short term poets. Поэты эфемерные, скоропортящиеся. Их задача — вспыхнуть и погаснуть. Иного не дано. Их надо жалеть. Если хочешь, это моя судьба. Чаша, которую нужно испить. Жертвоприношение. У меня всё есть, у них — ничего. Чтобы избежать больших бед, надо навлекать на себя маленькие. Другими словами, я хочу от них откупиться. Ты ведь хотела, чтобы я пригласил вместо Фанайловой или Петровой твою подругу? Проблема в том, что ее стихи мне тоже не нравятся.

— Ты думаешь, они тебе когда-нибудь помогут?

— Боже упаси. О чем ты, Марина? Не надо мне ничьей помощи.

По волнам моей памяти проплыл Шамшад Абдуллаев в окружении двух наложниц. Из его брючин сыпался ферганский песок и ровно ложился на дорожки университетского городка. Мимо пробежал Воденников в расстегнутой по пояс рубахе. На его розовой груди демонстративно покачивался русский крест. Проковылял вечный мальчик-старичок Александр Уланов. Губы его что-то шептали, но звуки не складывались в слова. С книгой наперевес, аки с иконой, из тьмы выступил Ярослав Могутин. На обложке он был запечатлен в обнимку с собственным членом. На выставку слоновьего навоза в Музее современного искусства пробежал Александр Скидан. Он по-птичьи поводил тонким носом, сломанным когда-то в школьной драке, чем был похож на меня. В берете под Арагона вышел Аркадий Драгомощенко и попросил прикурить. Лена Фанайлова зажгла ему сигарету. Из тьмы выступил Илья Кутик, похожий на бобра из мультфильма. Он тоже имел «справку о гениальности» от Дяди Джо, но пользовался ею с большей сноровкой, чем я. Пригов появляется на сцене в пиджаке с карманами, полными миловидных крыс. Их мордочки и хвостики торчат здесь и там. Лена Пахомова и Маша Максимова для смеха примеряют мужские пальто и встают на табуретки — они похожи на привидения, которыми Карлсон пугал фрекен Бок. Лев Рубинштейн умело протискивается сквозь толпу и показывает пальцами знак победы. Никому не понятно, что он имеет в виду. Немного сутулый Слава Курицын застенчиво улыбается. Он напрочь забыл про «русский постмодернизм». Марк Липовецкий о «постмодерне» не забыл. Он строго взирает на остальных — в американском университете трудно сменить специализацию. С немым укором смотрят на всех Кибиров и Гандлевский. Им до сих пор не верится, что время взяло свое. Драгомощенко целует руку Лене Шварц. Лена секунду держит перед ним маленькую ладошку с обгрызенными ногтями — и тут же ее отдергивает. Парщиков предлагает открыть издательство. Женя Бунимович сравнивает геометрию Манхэттена с очертаниями Васильевского острова. Ваня Жданов просит открыть ему пиво: бутылкой о бутылку. Прежнего навыка я не утратил. У нас была хорошая компания, думаю я. Нельзя относиться к поэзии столь критично. Все мы — одной крови. [96] Елена Фанайлова, Александра Петрова, Шамшад Абдуллаев, Дмитрий Воденников, Александр Уланов, Ярослав Могутин, Александр Скидан, Аркадий Драгомощенко, Илья Кутик, Дмитрий Пригов, Мария Максимова, Лев Рубинштейн, Елена Пахомова, Вячеслав Курицын, Марк Липовецкий, Тимур Кибиров, Сергей Гандлевский, Аркадий Драгомощенко, Елена Шварц, Алексей Парщиков, Иван Жданов — русские поэты и деятели культуры, участники хобокенских фестивалей 1994–2001 годов.